Пинтос с друзьями все это отследил.
- Подождем часок, чтоб меньше ходили, и возьмем сучонку за сиськи...
Они собирались именно взломать дверь и приготовили для этой цели лом и кувалду. А кого бояться? Вывалили колоду, стащили сучку в машину, и ищи-свищи!
Татьяна наскоро перекусила, нырнула в ванную и после душа принялась простирывать трусики с бюстгальтером. Вода льется, телевизор шумит - ничего не слышно. Дверь на два замка, телефон под рукой - все как научили!
А по лестнице поднимается Пинтос с кувалдой на длинной ручке, следом Слон с ломом, последним Голяк электрошокер баюкает.
Татьяна достирала, отжала, развесила бельишко, собралась к телевизору на очередную серию, тут чайник засвистел. Побежала на кухню.
- Спорим, я ее без лома двумя ударами высажу, - предложил Пинтос.
- Давай, - согласился Слон. - На кабак.
Выключила Таня чайник, заварку кипятком залила, пена коричневая поднялась, теперь пусть настоится, а сама бегом к экрану - музыка знакомая уже играет, начинается. Одета по-домашнему - халатик на голое тело, тапки, волосы мокрые... Из кухни в комнату надо по коридору мимо двери пробежать, а Пинтос уже занес кувалду, к замкам примеряется...
Он бы действительно с одного удара высадил, но Гангрена сзади за кувалду как дернет!
Пинтос назад опрокинулся, а кувалда в руках у Гангрены осталась, он ею Слона по плечу - трах! Плечо всмятку. Лом загремел по ступенькам, Слон заорал благим матом - и вниз, чуть Голяка не сбил, тот следом за другом понесся.
А внизу, на площадке, Черт с Фомой поджидают с арматурным прутом и трубой. Гангрена сказал: мокряков не надо, но проучить хорошо. Черт Слона прутом поперек лба перетянул, тот кровью залился и с копыт. Фома трубой Голяку руку с электрошокером перешиб, а Черт и его арматуриной по шее - трах! И тот рядом улегся.
А Гангрена с Пинтосом задушевный разговор ведет:
- Что же ты, фуфло позорное, к моей сеструхе вяжешься! Неужель жить не хочешь?
С Пинтосом много раз по душам беседовали: и учителя, и инспектор детской комнаты, и участковый, и опера угрозыска, и сыщики из РУОПа, и сам начальник оперотдела Крылов однажды пытался до души его достучаться. Ни у кого не получалось.
А сейчас - проняло Пинтоса до печенки и душа полностью для убеждения раскрылась. Может, тому лицо Гангрены способствовало, может, взгляд или кувалда, которая вот-вот мозги вышибет... Только пожалел Пинтос, что не слушал учителей и участкового, и проклял тот день и час, когда связался с группировкой, а особенно тот момент, когда подписался Быка выручать.
Гангрена долго не разговаривал - понял, что убедил человека, провел ладошкой по щекам и ушел вместе с кувалдой. А поскольку между пальцев у него была половинка бритовки зажата, какой и карандаша толком не подточишь, то щеки Пинтоса обвисли, кровянка двумя потоками хлынула и заверещал он, как закалываемая свинья.
Татьяна крики и шум услышала, позвонила. Через полчаса приехали - и милиция, и "скорая". Но милиции-то особо работы не нашлось, а докторам возни много: Слона и Голяка в реанимацию, Пинтосу в хирургии щеки зашили, лежит печальный, на бульдога похожий, о жизни думает.
Охранник утром за Татьяной пришел:
- А что весь подъезд кровью забрызган?
- Да хулиганы подрались...
- А-а-а... Ну вам-то бояться нечего, до вас никто не доберется...
Крылову после селектора доложили: мол, дружки Быка к Ковалевой стучали, а ее брат их вдребодан разделал...
- А у нее есть брат? - поинтересовался Крылов.
Королев плечами пожал.
- Да вроде не говорила...
Тоже небольшая странность, потому значения не придали.
А в команде Быка всему, что шкуры касалось, большое значение придавали. Зашли бойцы к Пинтосу, поговорили - Слон-то с Голяком пока не разговаривают и смогут ли - неизвестно, узнали про охрану СОБРа да про страшного брата и решили в это дело не вязаться. Нечистое тут что-то, гнилое. Для здоровья полезней в стороне постоять...
А потому надежды Быка не оправдались и через трое суток отвезли его плановым автозаком в следственный изолятор, попросту говоря, в тюрьму.
Попал он в камеру сто четыре - большая хата, на сорок человек, а сидят почти шестьдесят. Железные шконки в два яруса, духота, влажность, воздуха не хватает, полуголые зэки в татуировках - преисподняя!
Подвели его "шестерки" к местному пахану - здоровый, мускулистый, вокруг сосков синие звезды, на груди собор о семи куполах, оскал железный. Сидит на почетном месте у окна, на койке, ноги поджал, курит.
Осмотрел он Семку внимательно, хмыкнул.
- Какой же ты могучий да красивый!
Вроде восхитился, хотя Быку показалось, что издевается.
- А расскажи-ка ты нам, за что сюда попал?
Вспомнил Бык своего сокамерника и хотел что-нибудь соврать, но глядь - мужичонка тот - вот он! Предыдущим автозаком его отправили - а вот он уже сидит рядом с паханом, на почетном месте и сейчас не кажется ни замызганным, ни тщедушным, вроде напитался силой в этом аду.
"Дом, люди, - вспомнил Бык. - Видно, и вправду ему здесь дом родной..."
А вслух грубо сказал:
- За бабу попал!
Вот так! Понимайте: клал я на вас с прибором! Если надо - и постоять за себя смогу!
Знай Бык, что его ждет, он, пока при силах, разбежался бы и виском об угол стола. Но привыкнув другим зло делать, на себя его он не примерял никогда.
- Неужто изнасиловал? - притворно удивился пахан.
- Точно, - вызывающе глянул Бык.
- Хвастал: во все дырки, - сообщил недавний сокамерник. - На людей, говорит, срал. Кости обещал поломать.
Со всех сторон раздался ропот, будто ожил пчелиный рой. Быку стало не по себе.
- Это плохо. Очень плохо.
Пахан покачал головой.
- У нее родинка тут была? За ушком?
Бык сглотнул.
- Не знаю никакой родинки...
Пахан сузил глаза.
- Так ты, петух, мою сестренку изнасиловал! - голос его был страшен.
Из рассказов о зоне Бык запомнил одно: "петух" - тягчайшее оскорбление, оно смывается только кровью. Сейчас эта мысль проскользнула в глубине сознания, наполняемого предчувствием чего-то ужасного.
- И его дочку! - пахан показал на бывшего соседа. - И его жену!
Кольцо горячих тел вокруг смыкалось.
- Так что с тобой делать?! Давай людей спросим, которых ты обосрал! Что с ним делать, люди?