И естественно, укрепление авторского (и вообще имущественного) права было агендой каждого либертарианца.
То есть, никакого антикопирайта.
У ситуационизма нет монополии на идею социальной и культурной обусловленности представлений, казавшихся абсолютными. Одновременно с ситуационистами, эту тему развивали пост–структуралисты, в первую очередь М. Фуко. В 1970–е, Ж. Бодрийяр перевел Дебора на язык (к тому времени вполне мэйнстримной) пост–структуральной философии, обозвав спектакулярный феномен нехорошим словом симулякр.
Разумеется, аккуратных отссылок к Дебору Бодрийяр не давал, прикрываясь свежевысосанной из пальца терминологией и квази–академическим синтаксисом. На Фуко тоже не давал; когда Бодрийяр в середние 1970–х издал брошюру «Забыть Фуко», Фуко отрецензировал ее одной фразой: «Гораздо труднее будет вспомнить, кто такой Бодрийяр». Говорить о развитии ситуационизма в текстах Бодрийяра и воспоследовавших ему «постмодернистов» не приходится; имеет место обрывочное повторение чужих мыслей, никак не сопутствующее этих мыслей пониманию.
Но несмотря на интеллектуальную беспомощность, топорно прикрытую академической невнятностью и перегруженностью высосанной из пальца терминологией, постмодерн (и вообще умеренная разновидность пост–структурализма) стал гораздо влиятельнее предшествовавшего ему более радикального крыла пост–структурализма (Батай, Фуко), и – тем более – ситуационизма и психоделии. К счастью, влиятельность эта ограничивается в основном Америкой (и Россией последних десяти лет; почему, Бог весть).
Основную идею данного раздела философии – взаимообусловленность политических, социальных и речевых механизмов – можно обнаружить уже у французских структуралистов начала века; но применения в политике этот круг идей не имел, кажется, вплоть до написания Орвеллом «1984» и «Второго Пола» – Симоной де Бовуар.
Написанные почти одновременно, эти книги содержат замечательный политический рецепт следующего содержания. Победа того или иного политического движения становится полной, только если в языке исчезают конструкции, потребные для высказываний, противоречащих идеям этого движения. Симона де Бовуар достаточно подробно доказывала, что подчиненная роль женщины в обществе определяется автоматизмом подставления мужского местоимения в речевом дискурсе. Грубо говоря, слово «математик» мужского рода, поэтому в книжках по математике всегда пишут «читатель», «он». Поэтому академическая среда женщине (на подсознательном, речевом, дискурсивном уровне) враждебна и женщина в математике оказывается на последних ролях. Объяснение, надо сказать, довольно убедительное: как показывает опыт математических школ и школьных олимпиад, на 3–4 способных мужских школьника приходится один женский; доучиться до математика или физика удается половине мужских студентов и практически никому – из женских.
В англоязычной литературе, доминанта языка над реальностью, данной нам в ощущениях, называется «гипотеза Сапира–Уорфа» (The Sapir–Whorf Hypothesis). В силу отсутствия в английской терминологии тонких галльских дистинкций между «речью» и «языком», этот тезис был гораздо грубее, чем аналогичный в структурализме; скажем, отсутствие у индейцев топи временных форм глагола истолковывалось Уорфом как отсутствие течения времени в реальности, как ее видят топи.
В «1984» Орвелла, язык изменяется в соответствии с последними указаниями власти; таким образом, что мысли, противоречащие власти, становится невозможно высказать. Возникшая в американской академической среде парадигма политической корректности (PC) по сути сводится к силовой реализации программы Орвелла и Симоны де Бовуар в отношении женщин, негров, идиотов и прочих меньшинств. К примеру, в университетах и в университетских учебниках строго–настрого запрещается пользоваться местоимением «он»: обязательно говорить «he or she». Интересно, что учебники, где читателя называют «она», в обиход не вошли; а моего друга, читавшего математические лекции продвинутым третьекурсникам в M.I.T, строго отчитывало начальство факультета за то, что он перепутал и (без всякого злого умысла) несколько раз произнес «she or he» вместо «he or she» (студенты, разумеется, донесли в деканат). То есть PC добилась не только изменения языка, но и строжайшей его кодификации.
Интересно, что вне образованного класса все эти языковые игрища никакого приложения не нашли; в «1984» Орвелла, новоязу были подвержены только члены партии, а пролам разрешалась говорить и думать что угодно.
Философским базисом политической корректности – PC – было учение о мульти–культурализме, весьма близкое и пост–структуралистскому и психоделическому дискурсу. Теоретики психоделической культуры утверждали, что реальность есть социально обусловленный вид интерпретации хаотического (и никак по сути не интерпретируемого) бытия; восточные философии и парадигмы бытия (да и мракобесные западные, вроде христианского фундаментализма, скинхедства и сатанизма) в этом контексте ничем не хуже Свободы, Равенства, Братства и Просвещения. В романе «Люди в джунглях» замечательного мыслителя психоделической эпохи Нормана Спинрада описывается общество тотального рабства, генетического садизма и каннибализма, где единственной пищей правящих классов служат специально выращенные человеческие младенцы, а основой мракобесного религиозного культа – ритуальные тексты, стилизованные под философские рассуждения маркиза де Сада. Протагонист, попавший на эту планету из мира традиционных либеральных ценностей, пытается реформировать это общество, в результате чего страдают исключительно угнетенные классы, которые тут же сжирают всех мясных младенцев и принимаются кушать друг друга. Герой спасается бегством в состоянии нервного срыва и психического истощения; его товарищ по путешествию становится генералом среди каннибалов. Для психоделического сознания, тотальность (да и любая культурно обусловленная тотальность) де Сада оказывается равносильной либеральной парадигме.
4 февраля 1974, Армия Освобождения Симбионтов (Symbionese Liberation Army) захватила в заложники наследницу газетных мультимиллионеров Патрисию Херст, внучку Вильяма Херста, прототипа главного героя фильма «Citizen Kane» (между прочим, ответственного, совместно с Эдгаром Гувером, за запрещение конопли). SLA потребовала выкупа за наследницу мультимиллионеров: на $70 еды для каждого бедняка Калифорнии (в тот момент, это обошлось бы родственникам наследницы в 400 миллионов баксов). Родственники предложили 6 миллионов, зато наличными. Первого апреля, когда переговоры зашли в тупик, SLA обнародовала видеокассету; на ней Патрисия, потрясая автоматом Калашникова модернизированным, объявляла, что SLA открыла ей глаза на социальную несправедливость, отныне она присоединяется к Армии Освобождения Симбионтов и теперь ее зовут Таня; а родители ее – фашисты и свиньи.
Через полтора месяца Таня была арестована при попытке ограбления банка; она героически стреляла в воздух, чтобы предупредить партийных товарищей и те смогли убежать.
На следующий день, ФБР поймала Армию Освобождения и сожгла всех в доме, как через много лет сожгли Дэвида Кореша, женщин, детей и прочих сектантов. Картер вмешался, и в 1979 Патрисию выпустили на поруки. Президент Клинтон помиловал Патрисию Херст Шоу 20 января 2001 года.
Вышеописанное стало классической иллюстрацией психоделического дискурса: Патрисия, проведя год с симбионтами, сменила жизненную философию, прониклась их идеями и стала Таней–революционеркой. Лири и Уилсон теоретизировали, что ЛСД и промывание мозгов имеют похожий эффект.