На удачу Стриж никогда не полагался.
«Дублёру» террориста потребуется совсем немного времени, чтобы понять, что напарник погиб и сделать звонок. Но вполне достаточно, чтобы Лёха успел укрыться за тушей броневика.
Стриж посмотрел на улицу, заваленную ранеными и убитыми, на толпу гражданских, на медиков, на своих друзей… И запрыгнул в кабину грузовика.
Чёрт с ними, инструкциями. Пришло время выполнять долг. Может, кто-то и считает, что лучше побыть пять минут трусом, чем вечность — трупом, но не старший лейтенант Алексей Стрижов.
Лёха повернул ключ, торчащий в замке зажигания. Рядом с рынком гнилым зубом торчал остов отеля, построенного лет десять назад и сожжённого при последнем перевороте. Туда Стриж и направил грузовик — к провалу подземной парковки. Даже если железобетон не заглушит сигнал мобильника — взрывную волну и осколки удержит точно.
Он почти успел: телефон в кузове предательски запиликал, когда Лёха уже выпрыгивал из кабины.
Взрыв убил Стрижа мгновенно.
Не было ни света в конце тоннеля, ни забвения. Лёху словно швырнуло в прорубь и неумолимо затягивало под лёд. В угасающем сознании билась пугающая мысль, что это совсем не похоже на рай.
Потом пришла боль и мыслей не осталось. В глаза ударил холодный слепящий свет, а из груди вырвался крик. Тело выгибало в агонии, сознание вспыхивало и вновь угасало, оставляя в памяти неясные образы. Пол из грубо отесанного камня. Люди. Не медики. Говорят что-то, но слов не понять. Крики боли. Десятки голосов, сливающихся в бредовую симфонию.
Темнота.
Лёха не представлял сколько валялся в бреду, время от времени приходя в себя. В голове была какая-то каша, перед глазами плыло, ощущения сплетались в бредовый ком. Запахи дерьма, блевотины, голоса людей, конское ржание, подкатывающая к горлу тошнота, круги перед глазами и ускользающее сознание — вот и всё, что составляло теперь жизнь Лёхи.
Когда голова наконец прояснилась, Стриж просто наслаждался, как может только человек, у которого впервые за долгое время ничего не болело. Шум дождя, барабанящего по дощатым стенам, убаюкивал, даря измученному разуму покой. Не мешала даже вонь нечистот — близкая, словно где-то рядом стоял деревенский сортир.
А затем в памяти начали проясняться последние события и Лёха открыл глаза. Он выжил. Непонятно как, но выжил. Но почему-то над головой потемневшие от времени доски, а не белый потолок больничной палаты. Зато Стриж мог пошевелить руками и ногами. Тело ощущалось странно, как после наркоза, но он точно не беспомощный ампутант.
Эта мысль принесла непередаваемое облегчение. Лёха прикрыл глаза и от души поблагодарил ангела-хранителя, совершившего чудо даже по библейским меркам.
— Ты с ним нянькаться собрался, Рябой? — в уши врезался хриплый мужской голос.
Стриж открыл глаза, повернул голову и растерянно уставился на двух людей, словно сбежавших из массовки исторического фильма про испанских конкистадоров. Оба в чёрных кирасах и шлемах, длинных плащах с откинутыми капюшонами и откровенно гнусным выражением на харях. Один — взрослый мужик, явно за тридцатник, с роскошными чёрными усищами, а второй — сопляк с рябой мордой и жалкой порослью под носом.
— Так десятник сказал пустотников помыть, — растерянно отозвался молодой.
— Всему вас учить надо, — хрипло проворчал усач и опрокинул на Лёху жбан холодной воды.
От неожиданности Стриж вдохнул жидкость и судорожно закашлялся. На миг снова показалось, что его затягивает под лёд, в жуткий потусторонний холод, и разум покинул Лёху, уступив животному страху. Страху перед чем-то невообразимо чуждым человеку.
Мгновение помешательства миновало, уступив злости. Он наконец сумел вдохнуть и снова закашлялся.
— Понял? — поинтересовался у Рябого усач, не обращая внимания на отплёвывающегося Стрижа.
— Прибью, — хрипло пообещал Лёха.
Мужики уставились на него с таким изумлением, словно подало голос одно из стоящих неподалёку вёдер.
— Заговорил чё-то, — поделился наблюдением Рябой.
— Ага, — согласился с его выводом хриплый. — И, по-моему, он хамит.
— Похоже, — сопляк гаденько хихикнул.
Усатый сплюнул и больно пнул Стрижа под рёбра.
— Ах ты сучий… — Лёха вскинул руки и замер, ошалело глядя на самые настоящие кандалы.
Зрелище было настолько поразительным, что Стриж ненадолго позабыл и об обидчиках, и о намерении проредить им зубы. На нём красовались не наручники, не кустарная конструкция из цепи, одолженной у соседской собаки, а самые настоящие кандалы. Такие он видел только в музее: металлические «браслеты», соединённые цепью. Наклонив голову, Стриж увидел такие же «украшения» у себя на ногах. Ещё одна цепь тянулась от широкого ремня из толстой кожи, опоясывающего талию, и крепилась к массивному металлическому кольцу в дощатой стене.