2
Тонкие пальцы ласково коснулись моей взъерошенной макушки, холодная ладонь ледышкой скатилась по моей горящей щеке и бессильно упала на мое теплое плечо. Мать не проронила ни слова, ни звука, словно онемела. От горя, беспомощности и плача ее зеленые глаза потускнели; в лице, казалось, не было ни кровинки.
Некоторое время мы молча смотрели друг на друга - глаза в глаза. Потом я прижался к ней. Хотелось успокоить ее, но я не находил слов. Она, видимо, тоже; только обнимала меня крепко-крепко, прижимая к себе.
Ты бы покушал, Анхельм, - сказала она так, словно каждое слово приносило ей боль.
листья алаина расслабляли мышцы, но тяжелили язык, обездвиживали губы, туманили разум. Единственное алаиновое дерево в селе превратилось в настоящую святыню. Но без алаина никак, без него многие просто сошли бы с ума, ожидая возвращение детей с Горестной поляны. Увы, Лилиной маме даже он не помог.
- Не хочется, - ответил я после долгой паузы. Страх убил аппетит, и при одной мысли о еде желудок прыгал к горлу. Хотелось только одного, чтобы мать не заплакала, и поэтому, немного помолчав, я добавил с улыбкой: - Когда вернусь, обязательно поем.
И кто бы знал, чего стоила эта мимолетная улыбка, какими усилиями удавалось сохранять спокойствие, чтобы хотя бы им утешить мать. Напрасно.
Мать судорожно всхлипнула, будто перед ней встали мертвецы:
- Не отпущу, не отдам! Спрячу, чтобы никто не нашел. Слышишь? - Ее глаза блестели на бледном лице, как две звезды на белом небе, чувства пробивались сквозь алаиновый дурман. - Неправильно. Так быть не должно.
Она обманывала саму себя. И понимала это, и я понимал это, каждый сельчанин понимал это. У мертвого короля повсюду были свои глаза, и ее затея была столь же бессмысленна, сколь бессмысленно было пытаться пересечь лес. Но, наверное, то же самое говорили родители других детей, перед тем как отправить их на Горестную поляну. Договор нарушать было нельзя, иначе... Я вдруг увидел, как мертвецы врываются в наш дом, круша все подряд, - и тряхнул головой. Иначе все село будет расплачиваться за материнскую слабость.
Стук в дверь заставил нас вздрогнуть. Он был негромким, вежливым, но от него колени заходили ходуном, словно в дверь ударила копытами лошадь самого черного всадника. Этот стук напомнил о моем предназначении, - время Испытания приближалось неотвратимо, и отстрочить его было нельзя. Мы знали, кто ждал меня за дверью. Корт - сгорбленный жизнью староста, с угрюмым лицом и седой щетиной. А также Исат, сын пекаря, и Замар, сын кузнеца, - оба крепкие ребята, способные, если понадобится, легко выбить дверь или удержать родителей от опрометчивых шагов. Такие шаги были не редкостью в нашем селе.
- Пора, - сказал я, когда в дверь вновь постучали. Но мать не выпускала меня из объятий. - Мам?
Тем временем вежливый стук перешел в беспокойный и настойчивый. В нем зазвучала угроза. Бум-бум! - неслось по дому тревожное громыхание, заглушая тихий женский плач. Били сильно, били кулаками, проверяя на прочность дверь. Но все-таки пока не решались ее вынести. Особого труда она не доставила бы ни сыну кузнеца, ни сыну пекаря, - пожалуй, даже староста мог выбить ее с одного захода.
Мама наконец-то разжала руки - молча, неуверенно, не сводя с меня глаз. И вдруг вскочила и метнулась в сторону, побежала куда-то, пугая меня больше, чем навязчивый стук.
- Арелина! - донесся надтреснутый голос Корта. - Арелина, не дури! Все уже собрались. Только Анхельма ждут. - Староста хрипло закашлял.
Мама вернулась и, опустившись рядом, вложила мне в руку мокрые алаиновые листочки. А после уткнулась лицом в ладони.
Она рыдала, не переставая, и на душе у меня скреблись кошки. Я быстро натянул серенькие домотканые штаны, набросил на плечи светлую льняную рубашку и сунул ноги в кожаные башмаки, стараясь не шуметь. Спешно заправил рубашку, опустил в карман алаиновые листья и положил руку на подрагивающее материнское плечо. Хотел было сказать что-то на прощание, но тут мать сдавленно проговорила:
- Иди.
3
И я пошел. Пошел, почти побежал от нее, как от чудовища, способного убить меня один взмахом лапы. Под скрип половиц, под затихающий плач. Но как же мне хотелось вернуться! Вновь прижаться к ней.
На пороге, приоткрыв дверь, я не выдержал и прокричал:
- Я вернусь, я обязательно вернусь, МАМА!
Меня до боли схватили за плечи и выдернули из дома, словно соленую рыбу из бочки. Сын кузнеца, круглолицый и рыжебородый, занес свою ладонь-лопату над моей головой, и я пригнулся, ожидая удара.
- Замар. - Староста осуждающе глянул на него, и тот опустил руку.
Исат смотрел себе под ноги, словно изучал собственные огромные темные башмаки, на которые небрежно падали синие штаны, испачканные мукой.