С. Бунтман: Или тем, кто видел фильм «Октябрь» Эйзенштейна, — что никакие толпы не бежали и не висели на воротах Зимнего дворца.
С. Нечаев: Так же как никто не штурмовал Бастилию в Париже в 1789 году.
С. Бунтман: Такими толпами. Да. Там просто подошли, и были переговоры…
С. Нечаев: Там просто постучали, открыли ворота и освободили восемь человек, из которых двое сидели за неуплату алиментов…
С. Бунтман: Да, алиментщики там были…
С. Нечаев: Один какой-то сумасшедший…
С. Бунтман:…которого вернули потом обратно.
С. Нечаев: То есть получается, что, к сожалению, история — это… Видел такую передачу на канале «Культура» — «Власть факта»… Я просто смеялся, потому что история — это не власть факта, а власть интерпретатора факта. И чем талантливее интерпретатор, тем самую бредовую идею легче довести до массового сознания.
С. Бунтман: Но задача, между прочим, в том и состоит, и мы сейчас этим и занимаемся на уровне передачи, чтобы пробиться через интерпретации, понять какие-то механизмы этих интерпретаций, механизмы создания фактов. Пробиться хоть к какой-то конструкции того корня, из которого все вырастает. Потому что сама интерпретация — это тоже предмет истории. И само создание этих Аркольских мостов, штурмов Зимнего и всевозможных Моцартов с Сальери — это тоже очень интересная задача, которая тоже принадлежит истории.
С. Нечаев: Согласен.
С. Бунтман: Тут нам уже наприсылали эсэмэсок. «В какой степени, — пишет Митя из Москвы, — Наполеон сам творец своего бренда, а в какой это продукт потомков?»
С. Нечаев: Тут все взаимосвязано. Естественно, что начал творить собственный бренд Наполеон, и он в этом достиг феноменальных успехов. Потому что этот человек, который, как мы говорили, начинал с минус бесконечности, уже в 26 лет был генералом. Но ему этого было мало. Он, кстати, всегда интересовался древнеримской историей, ему это все очень нравилось. И он создал себе, как мы говорили, новую категорию. Он создал режим Консульства. Вроде бы как по римской аналогии. Но ему этого тоже было мало. Да, категория новая, но консулов было три, а ему совершенно неинтересно было быть одним из трех. И вот он через какое-то время стал первым консулом. Но ему и этого было мало. И он решил создать еще одну новую категорию. Но в стране, в которой всего десять лет назад казнили короля, как-то глупо было снова называть себя королем, вот Наполеон и придумал новую категорию — Империя.
С. Бунтман: И здесь к нам присоединяется Карл Великий. Потому что Наполеон стал императором не Франции, а императором французов.
С. Нечаев: Французов, да.
С. Бунтман: Как был императором франков Карл Великий. А у Наполеона речь шла о восстановлении такого вот романо-германского… не то чтобы объединения, а такого романо-германского синтеза, который у него получался при завоевании.
С. Нечаев: Ну конечно. Ведь когда мы говорим о том, что надо создать новую категорию, — это не значит, что надо сидеть и из пальца высасывать, как некоторые герои той же Книги рекордов Гиннесса. Типа пожирать божьих коровок на время… С божьими коровками в историю не войдешь. Поэтому новое — это хорошо забытое старое, все знают эту формулу, и Наполеон брал аналогии из истории и имел на это полное право. А что касается вопроса слушателя, то получается, что Наполеон сам, конечно же, создавал свою эту легенду. И он ее создал. И развил до сумасшедших совершенно масштабов. А дальше, как мы уже говорили, эта легенда начала просто жить своей самостоятельной жизнью, потому что никто же не заставлял, например… Скажем, если художнику Гро Наполеон просто впрямую заказал эту картину, заплатив ему денег и объяснив, где, как и что должно быть изображено, то последующие-то художники все делали по собственной инициативе.
С. Бунтман: Тот же Давид, который был в общем-то человеком, классически умевшим проводить аналогии с древностью. Это было и модно, и приятно, и стиль ампир от того-то и идет — от этих аналогий. И какой Наполеон у Давида чудесный на Сен-Бернаре, на вздыбленном коне…
С. Нечаев: Ну да, это очень красивая сказка. А что Давид… Он же был потом придворным художником Наполеона, и Наполеон не зря его приблизил к себе, потому что у него есть еще одна совершенно потрясающая картина — это знаменитая «Коронация Наполеона».
С. Бунтман: Ну в «Коронации» все выверено до…