Ардиан Хачкай, которого никто уже давно не называл по имени, откликавшийся на прозвище Албанец, был крошечным винтиком в службе безопасности Одноглазого Али. Даже не бойцом — эту честь надо было еще заслужить. Ардиан работал простым уборщиком — но даже уборщики в организации Али должны были выполнять также функции осведомителей и тайных агентов. Также в их обязанности входило отслеживание любых подозрительных предметов на той территории, где находился или мог находиться имам Сейфулла. Известно, что никто никогда не обращает внимания на уборщиков и почтальонов, зато сами они видят все. В организации Али таких невидимок были сотни.
Но даже на это незначительное место попасть оказалось не так уж просто.
Когда Ардиан пришел в себя после пыточной Толстого Фреда, рядом с его кроватью сидел Луис Монтойя — офицер миротворческих сил ООН, с которым они познакомились год назад в Тиране. Там Монтойя с помощью Ардиана сумел разгромить группу сепаратистов, в руки которых попало страшное биологическое оружие «Ящик Пандоры». После этого карьера Монтойи резко пошла вверх, а Ардиан попал сначала в тюрьму, а затем в лагерь Эль-Хатун. Луис обещал ему, что вытащит его из лагеря, но что такое обещания? Слова. За несколько месяцев, проведенных в Эль-Хатуне, Ардиан и думать о них забыл. Как выяснилось, напрасно.
— С возвращением, Хачкай, — сказал Луис. Он взял руку Ардиана и потряс ее. Рука безжизненно упала на койку. — Досталось тебе, парень…
— Что со мной? — еле слышно прошептал Хачкай. Язык распух и с трудом умещался во рту. — Где я?
— Пока что все еще в лагере, — ответил Монтойя бодро. — Но теперь уже ненадолго. С тобой все нормально, никаких серьезных повреждений этот ублюдок тебе нанести не успел. Шрамы, ожоги — все это, конечно, останется, но ты ведь не собирался идти в топ-модели?
Ардиан не обратил внимания на его иронию.
— Почему меня отпустили?
Луис загадочно улыбнулся:
— Потому что Толстый Фред неожиданно умер. Разрыв сердца. Он, видишь ли, был очень тучным, а в таком климате это опасно. Врачи пытались его спасти, но безуспешно. Теперь на его место придет человек, который не станет к тебе придираться. А через полгода ты выйдешь из лагеря, как вставший на путь исправления мусульманин.
— Я не мусульманин… — начал было Ардиан, но Луис выразительно приложил палец к губам.
— Придется некоторое время побыть мусульманином. Для дела.
— Для какого еще дела?
— Узнаешь в свое время, — Луис легонько хлопнул Ардиана по плечу. — На самом деле я не должен здесь с тобой рассиживаться, а то еще прознает кто-нибудь. Забудь пока о нашем разговоре, живи, как живется. Только, пожалуйста, проявляй побольше интереса к исламу.
— Толстый Фред умер сам? — перебил его Ардиан. Этот вопрос чрезвычайно волновал его.
— Можно сказать и так, — снова улыбнулся Монтойя. — Но в это мало кто поверит. Решат, что он умер потому, что попытался тебя убить. Уверяю — тебе это пойдет только на пользу.
Так оно и вышло. Когда Хачкай вышел из госпиталя, пошатывающийся от слабости, похудевший на восемь килограммов, он обнаружил, что его прежние товарищи относятся к нему с опасливым уважением. Так могли бы относиться к ангелу смерти Азраилу, сошедшему по воле Аллаха на землю.
Один лишь старый Дауд, казалось, не переменил своего отношения к Ардиану. Он по-прежнему загружал своего подмастерья черной работой и как будто совершенно не интересовался тем, что произошло между Хачкаем и Толстым Фредом. Но Ардиан, хорошо умевший не только смотреть, но и видеть, замечал, как одобрительно щурится старый мастер, когда его подмастерье расстилает на полу мастерской молитвенный коврик и, поворачиваясь лицом к Мекке, шепчет слова аятов. Следуя совету Монтойи, Ардиан принялся изучать Коран и сблизился с большим знатоком ислама, Танзимом-очкариком. Дружбой это назвать было нельзя — Танзим, как и прочие обитатели Эль-Хатуна, побаивался Хачкая — но из разговоров с бывшим учеником медресе Ардиан узнавал о религии пророка гораздо больше, чем из еженедельных телепроповедей ал-Файзала.
Когда через полгода имя Ардиана действительно появилось в списке подлежащих освобождению, старый Дауд сказал ему:
— Вижу, парень, ты кое-чему научился в лагере. Я рад этому — лагерь тяжелая школа, но те, кто выходит отсюда несломленными, добьются в жизни гораздо большего, чем мягкотелые белоручки.