— Немного есть, — отвечает он.
— Заверяю тебя, что я в здравом уме и твердой памяти, — сипло выдавливаю из себя, — и вместе с тем нам надо туда, — и указываю на приличных размеров темную область прямо по курсу, которую «Нельсон» как раз настроился обходить.
Серов молчит и смотрит на меня.
— О чем ты думаешь, Антон? — спрашиваю и закашливаюсь.
— Думаю о том, сломать ли тебе шею…
— Не надо.
— …или сделать, как ты говоришь.
— Да!
— Что происходит?
— Совершенно нет времени объяснять, Антон. Просто сделай, как я говорю.
Капитан «Нельсона» хмурится и кусает нижнюю губу. Мои шейные позвонки начинают предательски ныть, но в данный момент все зависит только от этого человека, который по всем инструкциям сейчас должен уложить меня носом в пол и надежно зафиксировать до конца рейса.
Через примерно полминуты Серов касается пальцами панелей, и красная черточка изменяет направление движения, неумолимо приближаясь к темному пятну. Рубка наполняется тревожным писцом зуммеров. Справа мертвенно белеет лицо второго пилота, по его лбу градом льется пот.
— Всем оставаться на своих местах, — негромко говорит в интерком Серов, — сохранять спокойствие.
— Время до входа в область? — нервничаю.
— Минута и сорок одна.
— Морис, у тебя три минуты! — голос Джози в наушнике.
— Бегу уже!.. Антон, мы увидим, если одна из спасательных капсул отстрелится?
— Конечно, увидим. Но этого не случится, на борту нет аварийной сит…
— Как только капсула отойдет, немедленно меняй курс! Отворачивай от облака!
— А если не отойдет? Мы все погибнем!
— Если она не отойдет, мы погибнем в любом случае. Сколько осталось?
— Пятьдесят секунд. Сорок девять. Сорок восемь…
Область Соболевского становится видна на переднем обзорном экране. Быстро увеличивающееся пятно мрака среди серой мути. Понравится ли мне существование в виде квантов? Не думаю.
Капают секунды. Мрак наползает на нас с обзорного экрана, роняя тень на лица, серые не то от экранного отсвета, не то сами по себе. Кто-то истерически кричит со стороны штурманского пульта, и дважды беззвучно вспыхивают парализаторы охранников.
Серов считает:
— Десять. Девять. Восемь. Семь…
«Молодец парень, голос совсем не дрожит», — успеваю подумать я и вырубаюсь.
Прихожу в себя от того, что меня от души хлещут по морде. Открываю глаза и вижу улыбающееся лицо Серова.
— Капсула отстрелилась, — сообщает он, — на третьей секунде. Мы еле успели отвернуть. Повезло.
— Повезло, — одними губами шепчу я, — где она? Где… капсула?
Капитан показывает на крошечное темное пятнышко среди безбрежных серых всполохов, быстро остающееся позади.
Я с трудом встаю на ноги. Колени подрагивают и норовят подломиться. Серов встает тоже и пожимает мне руку.
— Морис, — говорит он, — моя настоящая фамилия Тер-Аствацатуров.
Недоуменно смотрю на него.
— Просто с такой фамилией карьеры в космофлоте не сделаешь, — поясняет Антон, и мы начинаем оба ржать, как молодые кони, сбрасывая дикое нервное напряжение последних минут.
Многое еще нужно сделать — найти бомбу и обезвредить ее, но теперь, когда Аннет-Джози вертится где-то далеко за кормой среди великого ничто, в хрупкой капсуле, с ничтожным, один на триллион триллионов, шансом на спасение — для меня сие не слишком трудная задача.
Я очень надеюсь, что ей повезет.
Юрий Бурносов
ХОЧЕШЬ МИРА?
1
Хуже гарнизонной гауптвахты только гауптвахта на космическом корабле.
Третий сержант Ковальский и раньше так думал, а теперь убеждался с каждой минутой все больше и больше. Собственно, гауптвахты как таковой на грузопассажирском «Фридрихе Дюрренматте» вообще не было предусмотрено, и в качестве нее использовался пустой хозяйственный отсек площадью примерно два метра на два. В углу этого отсека и сидел сейчас третий сержант, предаваясь печали и безделью.
Перед ним стоял пластиковый пузырь с водой, рядом с ним лежал пульт вызова — на случай, если Ковальскому понадобится в туалет. Правда, этим развлечением просили особенно не злоупотреблять, потому что дежурному только и было забот, что водить арестованного по нужде.
Ничего страшного третий сержант не сделал. Проник на пассажирскую палубу, напился в баре, подрался с какими-то напомаженными хлыщами, с виду педиками. Разумеется, ни первого, ни второго, ни третьего ему делать не разрешалось, и капитан Линн со вздохом вынес решение: трое суток гауптвахты, по суткам за каждое правонарушение, плюс затем ежедневные наряды до самого прибытия на Ганимед. Излишнее, видите ли, проявление агрессии. За такое могли припаять и посильнее, так что Ковальскому негоже было сетовать, но он не мог удержаться.