Да, надо признаться, он все это полюбил. Фактория Гальего стала для него домом. В этом месяце - из судовой декларации "Ла Фортуны" он узнал, что это февраль - в этом месяце она вдруг стала домом. Он знал, что проживет здесь долго. Может быть, это как-то связано с предстоящим переездом Нелеты, а может быть, и нет. Кто знает?
Он допил бокал - свой первый вечерний бокал, который, надо сознаться, значил для него много. Вино помогало прийти в себя после проведенного на жаре дня. Стоило выпить, и лицо разглаживалось. Загорелая кожа утрачивала желтоватый оттенок. Глаза становились ярче, в их уголках набухали красные жилки.
Сейчас, выпив рома с лимонным соком и сахаром, он чувствовал себя почти таким же, каким, три года назад, приехал из Гаваны. Почему он не успевает теперь за день сделать все, что намечает с вечера - после того, как выпьет? К полудню это представляется ненужным. В прошлом году такого не было. А, наплевать! разве можно чувствовать себя лучше, чем сейчас. Тело бронзовое, ни капли жира. Он поставил бокал и стал глядеть на закат. Его разморило. Темнеющий небесный купол с черными линиями летящих к дальнему горизонту птиц померк. Птицы, казалось, летят вниз по стенкам перевернутой чаши. Он закрыл глаза.
Через полчаса он проснулся, замерзнув от ночного бриза, и пошел в дом, переодеться в сухую одежду. Его познабливало. Не годится сидеть на ветру в потной одежде. Почти темно; звезды. Он выглянул в окно на сгущающийся речной туман. В нем-то и таится лихорадка. Выпил настоя хинной коры. Фу, горькая, вырви глаз! Чтобы перебить привкус, он отхлебнул коньяка. Сразу согрелся. Торопливо надел полотняный вечерний костюм и повязал галстук. Сегодня к обеду будет капитан "Ла Фортуны". Фердинандо тоже придет, им надо вместе просмотреть корабельную декларацию. Сегодня впервые Нелета будет сидеть за его столом. Как это понравится Фердинандо? и брату Франсуа? Что ж, им придется смириться.
Он пожал плечами и пошел в гостиную.
Глава XL. Хозяин фактории Гальего
Дон Руис де ла Матанса, капитан "Ла Фортуны", которая стояла сейчас на якоре в заливе у фактории, был толедец из древнего рода и знавал лучшие времена. В повадке его сквозило врожденное высокомерие. Лишь обстоятельства вынудили его стать капитаном торгового корабля - а именно военный трибунал, который, надо сказать, обошелся с ним более чем снисходительно.
Испанский флот при всех своих недостатках не мог смириться с практикой продажи корабельных пушек на слом, и суровые судьи выбросили дона Руиса на улицу, не оставив ему и шпаги, чтобы защитить оскорбленную честь. Унизительные поиски работы за кусок хлеба сломили даже Матансу, и через несколько лет дон Руис, спрятав в карман фамильную гордость, вступил на шканцы купеческого корабля.
Теперь он владел превосходным судном с полной корабельной оснасткой, "Ла Фортуной". Она строилась для манильских рейсов, и подобно галеонам, по чьим стопам следовала, имела удобные каюты и вместительный трюм. Теша уязвленную гордость, дон Руис завел на "Ла Фортуне" военный порядок во всем - только пушек за полцены больше не продавал. Заняться перевозкой невольников его побудила лишь очень высокая прибыль, да еще мудрые уговоры Карло Чибо в Гаване.
С первого взгляда на капитана Матансу Антони угадал в нем гордеца, который не привык якшаться с простыми работорговцами. Это стало заметно уже потому, как он, представляясь, подчеркнул приставку "де ла". Похоже, он был раздосадован, что его, такую важную птицу, встретил всего-навсего управляющий.
Однако Антони в том, что касалось обращения с капитанами, следовал превосходному примеру Джона Бонифедера. Он больше не встречал корабли сам, но отправлял Фердинандо. Узнав от управляющего, что за человек командует кораблем, и прочитав доставленную почту, он, продумавши все человеческие и деловые детали, посылал капитану приглашение отобедать.
Это действовало. Самые отъявленные головорезы вспоминали остатки манер, и все новоприбывшие усваивали, что с хозяином фактории Гальего не принято держаться накоротке, однако это человек, который действует не только кнутом, но и пряником. Таким образом, приглашение в новую резиденцию становилось событием памятным, о котором впоследствии стоит рассказать в Гаване.
Даже подходы к новому дому были продуманы "дипломатично". Широкие ступени, вырубленные в скальной породе, вели от сараев и загонов на площадку, обнесенную частоколом, в котором были устроены бойницы. Дальше через плантацию шла широкая глинобитная дорога, обсаженная исполинскими панданусами, которые вымахали уже на двадцать футов, так быстро они росли. С дороги открывался вид на дом, расположенный в одной восьмой мили за возделанными полями, на середине последнего подъема. За домом на фоне неба ощетинился острыми кольями частокол.