Антони казалось, что он наконец обрел себя; по крайней мере, так он себе говорил. Или, может быть, он создает себя из живого опыта грозной, неприкрытой окружающей жизни. Он "делает дело", он человек приземленный и преуспевающий в обстоятельствах, которые требуют смелости, ума, гибкости и суровой решимости довести начатое до конца. За эти годы он не только вернул долг мистеру Бонифедеру, но и заложил основы собственного благосостояния. Что случились при этом с фирмой "Гальего и сын", он не знал, да и не беспокоился. После неоднократных запросов Чибо ответил, что наследникам Гальего отчисляется что-то вроде ренты за землю на Рио-Понго. "Герр Мейер платит им из подушных денег, и принудительная аренда признана законной. Советую вам не поднимать больше этот вопрос и не сердить Его Превосходительство. Опасаться вам нечего". И довольно об этом. Он владеет всем, что принес ему залп "Ариостатики", и не намерен лишаться приобретенного.
Однако в этом процессе превращения в разумное млекопитающее, как советовал ему Чибо, часть Антони съеживалась и усыхала. Эта его часть была заперта в несгораемой кладовой, которую он распорядился устроить в доме - там хранился привезенный из Ливорно сундучок с книгами мистера Бонифедера, секстаном, тесноватой юношеской одеждой и старой мадонной. С тех самый пор, как Антони перебрался в факторию и похоронил четырнадцать матросов с "Ариостатики" на устроенном братом Франсуа кладбище, он так ни разу и не открывал сундучок.
Однако туда его глаза устремлялись, когда он пытался заглянуть в себя. Именно этот отказ прислушаться к неким прежним побуждениям и придавал его лицу выражение застывшей маски. Из-за этого-то он побелел от гнева, когда метис-управляющий в шутку предположил, что запертое в кладовке и есть его душа.
Он старался не думать, кто же из них двоих лучше - он прежний или теперешний хозяин фактории Гальего. Воля его была на стороне последнего; ему все легче и легче было оставаться хозяином. Этого человека не посещали видения; он не затруднялся отличить реальность от вымысла. Телесная жизнь победила мечтательную. Еще немного - и останется она одна.
Достичь этого было нелегко. Две вещи облегчали переход: связь с Нелетой и то, что Антони наливал себе в бокал. С такой поддержкой он обрел то, что представлялось ему по крайней мере прочной основой личности. Мало того, он достиг ощущения полной целостности, бытия исключительно телесного. Табак умиротворял; вино бодрило. Нелета была еще лучше: верховное воплощение телесной стихии. О ней не надо было думать. Ей надо было гореть. Нелета была огонь.
В тот вечер, когда к обеду ждали капитана "Ла Фортуны", Антони решил, что пора этому огню открыто гореть в его домашнем очаге. До сих пор считалось, что Нелета живет с братом в домике управляющего, внизу. Теперь она должна была стать хозяйкой нового дома, вести домашние дела и обеспечивать Антони то, что не мог дать ему никто другой. Препятствовали этому отнюдь не царящие на Перцовом берегу нравы, а лишь надежды Фердинандо, что его сестра выйдет замуж за какого-нибудь капитана и уедет из Африки, а также смутное нежелание самого Антони без необходимости брать на себя открытые обязательства. Однако приходилось признать, что он не может жить без Нелеты. Садясь ужинать с ней, он усиленно гнал от себя немедленно нахлынувшие воспоминания о "свадебном завтраке" с Анжелой. Чтобы окончательно стряхнуть их, потребовалось несколько бокалов констанцы.
- Вот вино, которое немцы делают на мысу, капитан, по-моему, лучше малаги. Крепче, уж это точно, - заметил он. - Я купил целую партию урожая девяносто пятого года всего за тридцать фунтов! - И в третий раз подлил капитану из приземистой дымчатой бутыли.
Похоже, в ней был заключен радостный джинн; стоило выпустить его на волю, и сдержанность капитана как рукой сняло. Он заметил, что странный сеньор ingles в продолжение ужина оттаивает. И впрямь, Антони чувствовал себя все непринужденней в собственном доме.
- Вы видите, дон Руис, мы устроились на Рио-Понго со всеми возможными удобствами. Мы вовсе не такие дикари, какими рисует нас молва.
- Я уже заметил, - отвечал капитан. - Вижу, зеленая черепаха - не единственная достопримечательность Перцового берега. Что-то другое придает здешнему супу несравненный аромат. - Он улыбнулся, разглядывая Нелету скорее восхищенно, чем уважительно.
- Полагаю, херес, - пробормотал Антони. - Он дает сухость, которую я особенно ценю.
Капитан поспешно вернулся к предыдущей теме.
- Я был гораздо лучше подготовлен к тому, что здесь увижу, чем вы, вероятно, полагаете, сеньор. Наш друг Карло Чибо не жалел восторженных слов для вашей фактории. В обычных обстоятельствах я не стал бы перевозить на "Ла Фортуне" невольников. Это прекрасное судно...