Он сбросил ненужную одежду в кусты, и, выступив в лунный свет, окликнул. В ответ зазвучали громкие приветственные крики, фигуры у костра ожили.
Из вкопанной в песок бочки - колодца рыбаков - Хуан зачерпнул ему чистой, безвкусной воды. Они ели прибрежную птицу и жареного оленя, добытого копьем. Испекли в костре немного ямса и ели почти без соли. Теперь по кругу пошли трубки. Один негр рассказывал, как бил копьем акул. Все завернулись в одеяла и легли спать.
Утром остров блестел, отмытый и вычищенный солнечным светом. Свет становился ярче, яростнее. Синее море за дюнами переливалось и слепило. Над ним проносились тени ястребов. Пальмовые листья согласно хлопали на ветру.
Но они уже не слышали рокочущий голос моря и шелест маленькой рощи. Они слились с их мелодией, стали ее частью. Теперь так было всегда. Он жили в тепле, здоровом довольстве, беспечной праздности, они купались в свете, словно в огромной ванне. Рассудок Антони, ставший в последнее время вместилищем мрачных теней, говорил телу, что все снова в порядке. Он опять стал юным и спокойным.
Хуан частенько поглядывал на хозяина этим утром, когда они сидели вокруг костра, подбрасывая в огонь сухие пальмовые листья. Невидимое в ярком солнечном свете пламя угадывалось лишь по дрожанию воздуха над оранжевыми язычками. Оно было часть горящего дня. Свет возвращается в свет. Листья возвращаются в свет, из которого были взяты. Никакого праха, пепла. Метаморфоза очевидна; смотришь и видишь, не обдумывая. Как видишь, что оставленные приливом озерца стекают обратно в океан, и ничего не остается от них, разве что тонкий осадок.
Хуан возмужал. В нем было что-то от цыгана. Он чутко улавливал чужие настроения, но сам неизменно оставался весел. Сейчас он откинулся назад, как когда-то в Регле, и дрыгал в воздухе босыми ступнями. То был шутливый вызов небесам, победа света над глупыми тенями вещей.
"Зачем печалиться, хозяин? - казалось, спрашивал он. - Разве и я не живу в том вечном свете, в котором - знаю и знал с того дня, когда вы смотрели на меня и на ласточку - купается и ваше существо?" Дурашливо перебирая гитарные струны, он запел красивым тенором:
Дик, дик его лик
На брегах Бембибре,
О полудень я слыхал
Голос детский пастуха,
Он барашков белых гонит
Где шумит речной поток,
По-над речкой, где темна
В омутах вода.
Я слыхал его опять
На поре закатной дня,
Озарившей темный дол,
Там где волк - враг его.
Дики, дики чьи-то крики
На брегах Бембибре,
Странен, странен голос звонкий
Сына Миньо.
В этот день они немного рыбачили, купались, дремали - а когда наступил вечер, заснули снова. Раз Антони проснулся и смотрел, как метеоры слезами света катятся с темных небесных щек. Встала луна. Южный Крест, загадочнейшее из созвездий, горел и мерцал. За дюнами пение прибоя звучало мощной басовой элегией о мире прекрасном, но позабытом века назад.
Сперва Хуан каждый день делал на бревне зарубку, потом забыл, и бревно отправилось в костер. Время суток они узнавали, если хотели, взглянув, как высоко стоит небесный светильник, как длинны тени на дюнах. Однако и ночь, и утро всегда приходили неожиданно. Для Антони ночи и дни слились в одну протяженность, освежаемую, но не прерываемую сном.
Они спустили лодку и били рыбу в лагуне. Сквозь бесцветную воду можно было различить, как тени рыбин скользят над белыми песчаными отмелями. Они тихо подводили лодку и бросали гарпун в пятнисто-синюю тень, которая оказывалась пригревшейся на солнце акулой. Начинался бой. С крупной акулой они играли часами. Она тянула лодку по воде, окрашенной собственной кровью. Иногда, чтобы избежать крушения, приходилось отпускать веревку. Если нет, то рано или поздно ужасающую рыбью морду подтягивали к самому планширю, и тогда в ход шли ассагаи. Эта было исступленное убийство ради убийства. Ассагаи вонзались в рыбью плоть. Большие и маленькие рыбины слетались со всех сторон к петляющему вдоль рифа кровавому следу. Из сотен отверстий в коралловом подводном склоне мчались тупорылые и остроносые создания, чтобы съесть и быть съеденными. Вода кипела, в ней что-то хрупало, раздиралось, кружило. Наконец они вытаскивались из бьющейся еще плоти гарпун и следили, как она, переворачиваясь снова и снова, идет на дно в общем водовороте жрущих существ, мелькающих, рвущих, кусающих и плещущих.