Новая одежда преобразила Антони. Для него девятнадцатое столетие началось на четыре года раньше календарного в Гаване, в полупещерной комнате под взглядами шестерых шьющих евреев. Он буквально сбросил старую кожу. Он стоял легкий, подтянутый, воздушный в новом костюме из белого тика. Его чресла препоясали скользящим шелковым кушаком. На ноги ему надели легкие туфли с серебряными пряжками в пандан пуговицам. Грязные и вечно истрепанные кружевные манжеты отправились в небытие. Новые рукава заканчивались четкой линией. Никаких подвязок под коленями. Икры защищены. Штаны немного трепыхались при ходьбе и тянули. Это давало физическую уверенность в нижней половине тела. Это штаны, а не украшение! В таком костюме можно делать дела. Никаких лент!
Все эти подробности Чибо заинтересованно обсуждал во время примерки. Приятно, когда кто-то может понять и разделить твои переживания. Для этого нужна глубинная простота итальянца. Бывает час и бывает место, где ощущаешь сдвиг времени. Новое настроение, новый порядок вещей входит в мир. Ты примеряешь его на себя и сживаешься с ним, становясь другим человеком. Антони вспомнил голого мальчика в прихожей Каза да Бонифедер. Одежда, чувствовал он, самое глубинное и вечное в мире. Как он теперь высок и собран, как гибок и легок, как доспех этот зовет побеждать!
- Ах! Карло, - сказал он, поворачиваясь перед зеркалом - и Карло знал, что это не пустое самолюбование. - Я стребую этот долг!
- Хорошо, хорошо, вы понимаете, зачем мы здесь. Расправьте крылышки и кукарекайте, мой прекрасный петушок! - вскричал Чибо.
Еврей зацокал языком над неожиданным английским золотом из свертка мистера Бонифедера. Все рассмеялись. Цепкие коготки тронули Антони за грудь.
- Белый! Настоящий городской кабальеро! - воскликнул портной, с поклонами провожая их на улицу.
- Он хотел сказать, что вы не сгорели дочерна, как наездники с плантаций сахарного тростника, - сказал Чибо, когда они тронулись дальше. - У вас белая полоса на месте воротника. Но на таком солнце она скоро выровняется. - Чибо рассмеялся. Портной ему нравился. Он продолжал говорить о нем.
- Жид видит все и ничем не обольщается. Если он говорит вам обратное, значит, он вам льстит. Вам приятно, и в то же время вы догадываетесь, что он вас раскусил. Нееврей насквозь прозрачен в своем притворстве, и при этом лесть еврея искренно ему льстит. Поэтому евреи вызывают сдержанное раздражение плюс постоянное удивление. Вот почему их либо обласкивают, либо преследуют. Очень простые люди не могут иметь дело с Авраамом - они либо попадаются в его вкрадчивые сети, либо хватаются за дубину. Крестьянин не способен точно отмерять и отвешивать чувства, как нужно, когда имеешь дело с евреем. Крестьянин впадает в ту или другую крайность. Поэтому евреи живут в городах. Я давно веду с ними дела. Многие перебрались сюда из Португалии - в Лиссабоне для них сделалось жарковато. Наш друг портной в том числе. Мы с ним провернули множество мелких делишек. Я ему доверяю.
...Общаясь с евреем, первым делом выясните, над чем он смеется. Если над тем, что ниже пояса, отойдите. Попросту не имейте с ним никаких дел. У таких крысиный взгляд на жизнь. Они видят только ноги и то, что к ним прилагается, даже когда поднимают глаза. Но есть иудеи, которые смеются над тем, как устроен мир. Они шутят с Богом. Берегитесь! Они мудры. Дружите с ними. Они приобретают влияние в государстве. Они разумно жестоки и невероятно добры. Все это заключено в шутке. Я однажды видел, как маленький человечек, который только что снимал с вас мерку, проезжал с женой в закрытом экипаже по Аламеда-дель-Паула. Он только что ввел в Гаване новую моду и теперь наблюдал, как аристократы, распушив перья, прогуливаются по центральной улице. Через занавески я видел, как он сидит рядом с круглолицей женой и смеется. Ах, Тони, это было страшно. Понимаете, он знал. Большинство безземельных богачей Гаваны и Пинар-дель-Рио задолжали ему, и не только за наряды, но и за драгоценности. Он ссужает деньги. Если вам нужно золото, идите к Мозесу из Синтры. Мы с ним смеемся вместе и потому ладим.