– Она была как раз так одета, когда я ее увидел в первый раз.
– Да? Оно очень шло к ней!..
– Замечательно!
– К брюнеткам идут лиловые оттенки. Вы говорите, что познакомились с нею во время моей командировки… это продолжалось почти два месяца: август и сентябрь.
– Да. Она без вас и переехала в город.
– Тогда вы и посетили театр?
– Варвара Леонтьевна пожелала, чтобы я взял пятую ложу бенуара. Это, кажется, был её единственный каприз. Вообще для женщины она была не капризна.
Бушменов задумчиво проговорил:
– А знаете, что как раз в этой ложе и во время этой самой пьесы я сделал ей предложение?
– Может быть, она специально потому и захотела начать тот счастливейший для меня вечер именно посещением этого театра? Кто знает?
– Весьма возможно. Что ни говорите, а у неё было чувствительнейшее сердце.
– И очень пылкое… Иногда я боялся, что она упадет в обморок, целуя…
– Представьте, с ней и был раз такой случай.
– Легко можно поверить…
Казалось, еще минута, – и откровенность сделается оскорбительною. Первым опомнился муж. Кривцов вдруг серьезно заметил:
– Так, завтра я жду ваших друзей.
– Хорошо, хотя знаете, что? Стоит ли? Я уверен, что, будь Варвара Леонтьевна в живых, она сумела бы уладить такое дело.
– Она умела это делать.
Бушменов оглянулся, словно боясь, что их могут подслушать.
– Я страшно одинок… Я почти рад, что встретился с вами. Вы понимаете, как мы тесно связаны с вами. А ревность теперь была бы неуместна. Всё-таки Варенька сделала мою жизнь счастливою! О вашем романе никто не знает?
– Только вы.
– Тогда знаете, что? Оставим воинственные замыслы. Ну, какие мы дуэлисты? Будемте друзьями.
Кривцов молча пожал руку Бушменову и они вошли в ложу. В полумраке Бушменов смотрел на лицо молодого человека и думал:
– А всё-таки какая хитрячка была эта Варенька! – выдумала, что ей не нравятся брюнеты с профилем!
И мысль о её слабости, недостатке, сделала как-то еще привлекательнее память о любимой жене.
Актеры в последний раз вышли на вызовы: и маленькая ingenue, и дядюшка с биноклем через плечо в клетчатом костюме, и простоватый жених, и влюбчивая старуха. Казалось, конец пьесы должен был бы почему-то положить конец и всему странному вечеру, но Кривцов не исчезал, а реальнейшим образом надевал пальто, две коробки тертых каштанов лежали на диванчике, и Бушменов в своем сердце чувствовал новую дружбу, которая, как это ни удивительно, не омрачала памяти Вареньки.
Ну что же делать! Женское сердце, женская душа так сложны! Кто их разгадает? Одно верно что он был счастлив, любим и что у него теперь есть с кем говорить о прошлой любви, есть человек, который его поймет. К тому же новый приятель казался порядочным и симпатичным человеком… Да и могло ли быть иначе? Варенька была женщиной с редким вкусом!
Бушменов мельком взглянул в зеркало и, пожав руку Кривцову, сказал:
– Мы поедем поужинать вдвоем, не правда ли?
– Хорошо. Я сам об этом думал.
Они ни разу не выходили в фойе и буфет, словно забыв о курении. Расходящаяся толпа задержала их у ложи. Случайно взор Бушменова остановился на господине, стоявшем прямо против них. Маленького роста, с животиком, он был в расстегнутом пальто, из-под которого виднелся фрак с белой гвоздикой в петлице, в красных, без перчаток, руках незнакомца была конфетная коробка, перевязанная лиловой мочалой.
Бушменову снова показалось, что он во сне. Подойдя к чужому господину, ничего не видя, он спросил громко, будто допрашивал:
– Тертые каштаны от Беррэн?
Тот заморгал глазами, бормоча:
– Что вам угодно?
– Это у вас, – тертые каштаны от Беррэн?
– Да, но какое вы имеете право?
– Я муж! Понимаешь, дрянь ты этакая? Я – муж!
Несколько голов обернулось в их сторону.
Кривцов тихо сказал:
– Не стоит!
– Конечно, не стоит.
– Сейчас же выбросить цветок из петлицы и советую не попадаться мне на глаза!
Человечек покорно бросил не только белую гвоздику, но и коробку на пол, хотел что-то сказать, но Бушменов остановил его глазами.
Бушменов долго не решался повернуться к Кривцову, – так ему было горько и стыдно за Вареньку. Наконец, наполовину обернулся, но молодого человека уже не было. Последние зрители расходились. Дама лет тридцати с бледным и томным лицом, идя под руку с молодым офицером говорила:
– Нет ничего слаще и как-то священнее воспоминаний!
– Дура! – выругался почти вслух Бушменов. Но, однако, и тот, с профилем, тоже, должно быть, сейчас здорово страдает!