– У вашей мамы, вообще, много предрассудков, от которых она начинает избавляться.
Марианна Антоновна быстро подошла к дочери и, обняв ее, покраснела. Роза переводила глаза с матери на гостя, – и вдруг как-то разом все трое улыбнулись.
– А посмотрите, какая мама у нас стала молодая и красивая!
Марианна совсем переконфузилась и заметила было:
– Поверь, Роза, что это только для тебя я делаю!..
Но дочь и Роланов так откровенно рассмеялись, что, посмотрев с секунду на них, словно не зная, не обидеться ли, не рассердиться ли, она сочла за лучшее присоединиться к их смеху.
Волнения г-жи Радовановой
– Я рассуждаю зигзагами! Я не претендую на мужской ум! Слава Богу, у меня ум женский, считающийся с сердцем, чувствами. И потом, я горю, толкаю, воспламеняю, – в этом моя жизнь, мое назначение.
Такою характеристикою собственного ума Валентина Петровна Радованова старалась оправдать отсутствие какой бы то ни было логики в своих поступках, спорах и других словесных выступлениях, к которым она имела непреодолимый зуд, считая их общественною жизнью. К общественности же Валентина Петровна относилась с большим азартом и запальчивостью, всё время, «реагируя» и уличая кого-нибудь без различия партий. Но главным её занятием было негодование, что кто-то чего-то не делает и никто не знает провинции, причем «дело» ею понималось в смысле шума и треска, да ораторского темперамента, так что крестьяне, купцы, чиновники, духовенство и военное сословие у неё в счет не шли.
Я так ясно себе представил эту даму, обложенную русскими и иностранными газетами (кроме газет и некоторых тенденциозных книг с трескучей репутацией, она ничего не читала – некогда было), с поминутно соскакивающим пенсне на носу, убеждающую случайного посетителя, что «они там воображают», «они там копаются», «они там спят» – причем, под «они» подразумевалось то земство, то дума, то полиция то святейший синод, то революционеры, – «а на самом деле».. но что было «на самом деле», зависело от фантазии Валентины Петровны в данную минуту, – и всегда «зигзагами».
Подъезжая к городу Н., где жила Радованова, отделенному многими сотнями верст от обеих столиц, я невольно подумал:
– Какие-то теперь выделывает зигзаги добрейшая Валентина Петровна? – или время настолько серьезно, что и ее угомонило?
На душе было как-то неспокойно, так что не хотелось никаких декламаций, и я решил не заезжать к своей знакомой, которой не видал почти десять лет, как вдруг на повороте в боковую улицу с Волжской набережной, я очутился лицом к лицу с г-жой Радовановой, которой хотел было избежать.
Она ехала с каким-то господином в фуражке, против неё на скамеечке помещался худенький мальчик. Валентина Петровна меня узнала, остановила кучера и в одну секунду поспела удивиться, обрадоваться встречи со мною, представить своего спутника, оказавшегося учителем местной гимназии, Терентием Васильевичем Пилочкиным, «светлой головой» и «горячим деятелем», сообщить, что мальчик, сидевший против неё, – её сын Вася, с которым она не знает, что делать, что она по горло занята и т. д. Всё это говорилось с необыкновенной быстротой и было пересыпано возгласами:
– Дела-то, дела! До каких времен мы дожили! Я – горда! Но что они там думают? Сознайтесь, что никто не знает провинции! Это такие залежи, такие залежи!
Взяв с меня обещание завтра же придти к ней обедать, Валентина Петровна исчезла в столбе пыли, не переставая восклицать не то «реагировать», не то «редактировать». Видно было, что волнения ее переисполняли и она купалась в событиях.
На следующий день я звонился у подъезда того же дома, что и десять лет тому назад, с тем же зеленым палисадником перед пятью фасадными окнами, с медной доскою: Валентина Петровна Радованова. И дверь отворил мне тот же слуга, конечно, на десять лет постаревший. Вообще, вид какого-то запустения и небрежения можно было бы приписать количеству протекших годов, если бы не сам обед, который был пережарен и испорчен, совершенно независимо от промежутка между теперешним моим визитом и прежними посещениями.
Кроме меня, к обеду был приглашен только Пилочкин. Очевидно, Валентина Петровна до некоторой степени хвасталась просвещенным педагогом и хотела доставить мне возможность всецело оценить его достоинства в интимной беседе. Но собственный её темперамент свел речи Терентия Васильевича к незначительным репликам и поддакиваниям. Вася сидел напротив и, казалось, не слушал, что вокруг него говорили. А, может быть, Радованова так его воспитывала, чтобы он не вмешивался в разговоры старших, хотя это на нее и не было похоже.