Оплачивай забавы щедро,Капризы зная назубок,Покуда твой кастильский ПедроПорхает, точно голубок.
Вокруг него придворных сотня, л —Ови их ненависть, еврей,Покуда кто-нибудь не отнялДочь. Нет, обеих дочерей.
Как будто их, как некий дар, дав,Тебя же обрекли дрожать,Пока любовникам бастардовОни готовятся рожать.
Опасность над тобой нависла,Неотвратима и груба.Полна значения и смыслаТвоя толедская судьба.
Луна маячит над кварталом,Ее попробуй – обесточьИ по столетьям, как по шпалам,Проковыляй в другую ночь.
А кто ты там на самом деле —И самого, и дела нет,Пока ты шаркаешь в тоннеле,Теряя тот и этот свет.
«Мой век оказался широким и длинным…»
Мой век оказался широким и длинным;Примерка чревата надрывом, надломом,И свет, постепенно сходящийся клином,На юг пролетает над домом, над домом.
Не то чтобы страсть у него роковаяК какой-нибудь Африке там, Индостану,Но руку тяну и краев рукава яНикак не достану, никак не достану.
Не знаю, за что я настолько не вырос,Зачем не хватает лица на парсуну,Но шею тяну, и не близится вырез,В который никак головы не просуну.
Я света не вижу, экзамен экстерномСдаю, объясняя, что звезды померкли.Не я оказался таким безразмерным,А век, получается, мне не по мерке.
Я мал ему, тьма обложила, как вата,И в лампе ни ватта, и свет не воротишь.Ну вот, говорил же, примерка чревата,И я в балахоне как чей-то зародыш.
Я время забуду – и это, и оно,Свернусь, точно полоз, сгнию, точно колос;Тогда и раздастся: «Да ладно, Иона,Мне просто хотелось услышать твой голос».
«И не родился я, и не погиб там…»
И не родился я, и не погиб там,И резко не менялся, становясь,Но отчего-то чувствую с ЕгиптомНичем не отменяемую связь.
Что мне его высоты и низины —От пирамид и до могильных ям, —Домов недоплетенные корзиныС торчащей арматурой по краям?
Нет, я иными снами наполнялсяИ из иных посылок исходил,Когда опять с работы увольнялся,Как будто из Египта исходил.
Пока еще упрямый дух исходаВедет меня, связуя и горя,Жива моя последняя свободаСжигать мосты и раздвигать моря.
«Я теперь обошелся бы и без…»
Я теперь обошелся бы и безМизансцен, декораций, кулис;Без того, чтобы слушать, как чибисРепетирует выход на бис.
Пусть луна, выцветая над полем,Указует на быт угловой.Мы не пашем, не сеем, не полем,Только слышим, как дрозд луговой,
Призывая подругу к зачатью,То ли чавкает, то ли скрипит,Точно этой звучащей печатьюОн свое сообщенье скрепит.
Я подслушиваю – и от скрипаВ узких прорезях сонных пустотВозникают египетский скриба,Чибис, ибис, и Тот, да не тот.
То ли буквы незначимы, то лиСновидение проще, чем му,Для однажды попавшего в полеПритяженья бог знает к чему.
Совпадение знака и злака —В прописной перспективе строчной.И чухонский Анубис, собака,Воет, воет, как неручной.
Третья комната
В комнату войду – забуду с чем —И стою, к двери прижат.В позапрошлом недобудущемВещи мертвые лежат.Как солдаты, розно тающиеНа последнем рубеже, —Знаки жизни, означающие,Что они не жизнь уже.
То веревка, то картина,То подкладка из ватина,Веер, маска, карнавал,Только пыль да паутина,А за ними – все едино,То каверна, то провал,То инкубы, то суккубы —Как в распавшиеся губыПустоту поцеловал.
«Чудак с патологическим лицом…»
Чудак с патологическим лицом,Нелепо вытянутым, одутловатым,В автобус вполз и присоединилсяК экскурсии.Он явно мне кого-тоНапоминал. Судите сами.Начнем с волос.Черны, и жидки, и нечисты,Они почти до плеч спадали; шеяБыла короткой, и на ней наверченКакой-то шарф. И в цвет волос пальтоВмещало мешковатую фигуру.Очки-хамелеоны,которые от солнцаБывают ослепительно-черны,В автобусных потьмах его глазаИ не скрывали, и не обнажали,Зато ухмылка обнажала зубыВ венце несвежих, с желтизной, клыков.
Два дня за ним я наблюдал. Я видел,Как в церкви плохо сделалось ему(Он резко реагировал на ладан);Как суп он по тарелкам разливал(Вегетарианцем будучи,он мясо из кастрюлиПодкладывал другим, а сам смотрел,Облизывая сохнущие губы,Как мы едим – так алкоголик,Подшитый, как газета, и такой же серо-желтый,Следит за тем, как пьют товарищи его).Я стороной узнал,Он пережил клиническую смерть.(Вот сочетание, что вызывает образКлинка, входящего в грудную клеткуПо рукоять).Когда чудак обмолвился, что онРаботает в театре, я подумал:Да кем он мнит себя?Мельмотом, демоном, вампиром?Ну, если демон, то из самых мелких,Ничтожных и бездарных, вроде тех,Которых объегоривал Балда,Кто вьется в снеговом столбеИ тянет лапки к неопрятным ведьмам.Я присмотрелся к тени – тень была.Он сам был тень, и только.Тень упырька. Хотелось крикнуть:«Кто кинул тень свою?»Но он не понял бы меня,А тот, от тени отказавшийся, – я знаю, тот бы не услышал.