И пошел, и пошел, и кричу:Пропала девочка…
«Можно отлично жить в деревне, числясь Марьей Иванной…»
Можно отлично жить в деревне, числясь Марьей Иванной,Быть негритянкой из племени Ах, обретаясь рядом с саванной,А то индианкой плести корзины в предгорьях Анд.Но кто-то живет на земле, прозываемой Обетованной:Это моя еврейская мама выбирает такой вариант.
Вот так Диоген, вероятно, обрастал своим пифосом,как оболочкой,Вот так зародыш листа оборачивается почкой,Как жилье бутылку «Узо» облюбовывает анис.Моя еврейская мама живет в сарае, что характерно,на едином уровне с почвой,Даже несколько глубже – ступенька вниз.
Эти стены из хлипкого пластика – почти насекомый кокон,Тут хранятся запасы пищи на случай жизни, но нету окон;Впрочем, именно это в каком-то смысле провоцирует аппетит.Если бы в это жилище (Господи, повремени) явился ангел,кого бы тогда уволок он?Думать не хочется, что за бабочка улетит.
Вот за терновым кустом притаился отнюдь не Господь,а какой-нибудь левый Усама;Что не так уж и страшно, поскольку всечасно бодрствует само —Оборона, и наши не пашут уже на волах.Но в соседнем городе два минарета направлены в небо,как два кассама,Они ко всему готовы, их цель – Аллах.
Я никого защитить не умею. Выслать денег?Так они – ее же. Хотела, чтобы привез веник —Показалось смешным, как будто и сам, без веника, не нелеп.Я вхожу в ее комнату – так, точно спускаюсь, нарезая круги,на тысячу тысяч ступенек,Туда, где моя еврейская мама для меня нарезает хлеб.
Памяти одной экскурсии
Нивы сжаты, рощи голы,Будем в рифму брать глаголыИ не требовать венца;Полно мне гулять на свете:Тятя, тятя! Наши сетиПритащили мертвеца.
Господин из Сан-Франциско,Канцелярская отписка,Спит на полке боковой;Мчится поезд, вьется поезд,Агрессивен и убоист,Как солдат еще живой.
Поезд в форме цвета хакиРеагирует на знаки:Тут идти, а там – стоять.Господин не отвращает,Но глазами отвращает —Стоп-машина-рукоять.
Эй, Иван Ильич, куда ты?Мы с тобой еще солдаты;Это край – а в том краю,Слышишь, олух, нет вожатых,Нив неголых, рощ несжатыхТоже нету, мать твою.
«Смерть привлекает меня как сюжет…»
Смерть привлекает меня как сюжет;Только меняешь завязку.В эти-то воды однажды вошед,Ими я сыт под завязку.
Новый дается глоток тяжело,Пусть и с намереньем скользким.Сколько «ты жил», «ты жила», «ты жило»Скажешь, а главное – скольким?
Лучше, ей-богу, совсем замолчать,Чем разоряться, что все там…Лучше печать на устах, чем печать,Выполненная офсетом.
Там, под водой, где лучи не палят,Легкие сменишь на жабры.И замечаешь – уже веселятВсяких кадавров макабры.
Помню такого, он был молодой,Жизни не вынес ненастной.А торговать примерялся водой,Правда, другой – ананасной.
Я ж наблюдаю вокруг торжествоТо красоты, то морали.Стихотворенье не стоит того,Чтобы друзья умирали.
«Я слово написал и зачеркнул…»
Я слово написал и зачеркнул,Как бы ладонью воду зачерпнул,А пить не стал, отправил дальше литься.Но слово не журчало под кустом,Ворочалось, ворчало под крестом —Бывают же у слов такие лица!
Так умершему хочется домой,И вот он, как сравнение, хромойОбратно ковыляет ковылями.Но на ступенях не растет ковыль,И плакальщица спросит: «Это вы ль?» —Закусывая ломтиком салями.
Здесь все уже иным обретено,И слово на уход обреченоИ скрыто, как метафора, под дерном.Вот так Полоний обретал судьбуИ кое-как дошучивал в гробу:Кто был коверным, станет подковерным.
Зачеркнутый опасен, как рожон.Со всех сторон словами окружен,Урон пытаюсь выставить уловом,Цепляюсь что есть сил за острияИ наконец-то понимаю: яУже написан и зачеркнут, словом.
«Права на вожденье? Скорей, наважденье…»
Права на вожденье? Скорей, наважденьеНаходит, да так, точно кто-то позвал.Слова-то какие: развал и схожденье,Развал и схожденье, и снова развал.Два месяца жить на краю детектива,Качаться, как ива, на этом краю,Следить между строк криминального чтиваМентовскую сводку и участь свою, —Вот счастье, вот право, как Пушкин говаривал,Слегка осекаясь на желчном смешке,И то не тогда, когда жженку заваривал,А скромно склонялся над щами в горшке.Когда ты клокочешь слюною обильной,Когда петушишься почти на ноже,От вулканизации автомобильнойС ума не сойдешь, потому что ужеИ так существуешь, как лес на вулкане,И только тогда обретаешь покой,Когда под рукой расползаются ткани,И слава дурная, и лава рекой.Живи, точно в клипе, да только едва ли тыПоймешь и оценишь гостей по бокам,И свадьба чужая, и скатерти залитыКаким-то рассолом, но липнут к рукам.Не ливнем секло, не из мрамора высекло,Но горло сжимало, покуда могло.Сухое отмокло, и мокрое высохло —И жить уже нечем, когда отлегло.