Маргрет изо всех сил изображала сочувствие, не выпуская хрустальный бокал с любимым французским бренди Хайн. Подруга специально пополняла запасы этого напитка, выуживая некоторые экземпляры на закрытых аукционах.
Сама же Эстер предпочла ликерное вино Клод Торин. Она потягивала сладкий, жгучий напиток из изящной рюмочке, которая играла сотнями ярких искр на ее лице, когда мягкий, заливающий гостиную попадал в ловушку граненого стекла.
Глядя на свой бокал, Маргрет с сожалением вздохнула. Этот горький звук вполне мог сойти за сочувственный, если бы не носил откровенно корыстный подтекст.
Времена бесконтрольной траты денег на коллекционный алкоголь и деликатесы в семье Венерлисс подходили к концу. Нетрудно было догадаться, что Эстер не удалось отыскать тайники старика, хотя тот уже был больше недели как введен в состояние овоща сильнодействующими препаратами.
Даже экономка разводила руками, когда зашел вопрос о местонахождении ключей от личного винного погреба Ивэлима. Старик в своей паранойи дошел до того, что выдавал связку ключей ровно на десять минут.
Система дверей, а преград к подвалу было аж три, была спроектирована так, что невозможно было отпереть следующую дверь, не заперев предыдущую. Да можно было зайти вдвоем, но установленные датчики должны были фиксировать только одного человека из списка утвержденных — Пелиор, Имельда, Николо и Вера.
И если вино и бренди охранялось подобным образом, то трудно было вообразить на какие извращения потратился безумный старик, чтобы укрыть бесценные образцы драгоценных камней со всего света.
По лестнице неслышно спустилась Виктория. Она хотела проскользнуть незамеченной на кухню и более внимательный наблюдатель заметил на ее лице крайне редкое состояние — смятение.
- Милая, как там Вера? Она успокоилась? - Эстер встрепенулась и резко выпрямив спину, застыла в напряженной позе на краю мягкого дивана.
- Уснула, - утвердительно кивнув головой, Виктория взяла себя в руку. Хороший манера, как всегда, шли впереди собственных желаний. Девушка подошла и грациозно опустилась в кресло, по этикету поставив ноги немного наискосок. Ее взгляд с теплотой скользнул по матери, призывая ее на время расслабиться, но нужно было сказать нечто более утешительное. - Она очень переживает, в первую очередь, из-за тебя, мама. Ты же знаешь, с каким рвением Вера доказывает свое право на принятие решение, а сейчас, осознает, что повела себя безответственно.
Пространное оправдание сестры пришлось как нельзя кстати и Эстер почти с облегчением вздохнула. Ей и невдомек было, что слова старшей дочери были если не лживы, то притянуты за уши.
Виктория без труда увидела, как переживания мамы ослабили хватку и почувствовала разочарование. Сколько девушка помнила себя, ей приходилось сталкиваться с теми же трудностями, что и младшей сестре. Главное их различие в том, что Викки быстрее поняла, что нужно подстраиваться под старших.
Мать настояла на карьере в области психиатрии, это позволило Виктории уехать за границу и обрести долгожданную свободу от условностей, бесконечных приемов, в которых мать весьма не партизанскими способами сватала дочери самых завидных женихов.
До последнего тлела надежда, что мама с годами смягчится и поймет, что невозможно все держать под контролем, но главным доказательством обратного был тот факт, что наконец-то удалось «усмирить» дедушку.
Покинув комнату сестры, Виктория осторожно заглянула в спальню Ивэлима.
Снова дрогнул телефон.
«У тебя все в порядке?»
Девушка от досады закусила губу.
В груди застучало быстрей.
Никогда раньше не было так трудно контролировать эмоции.
Взгляд жалостливо пробежал по комнате, погруженной в пугающую тишину, словно это был склеп. Пальцы торопливо порхнули по сенсорной клавиатуре...
«Не могу сегодня. Нужно побыть с родными. Небольшие семейные разборки с сестрой».
Виктория взяла себя в руки, заставила успокоиться сердце, сделав несколько глубоких вдохов и снова взглянула на деда.
Насколько же непривычно было видеть его лежащим на кровати. Ивэлим обожал спать у себя в кабинете. Редко покидая мастерскую или засиживаясь до поздна за книгами, или переводом редких документов, он и сам превратился в экспонат. От него пахло не одеколоном, а хлорамином и чем-то напоминавшим запах жженого металла.
Та неподвижность, с которой дедушка лежал на широкой кровати, заставили Викторию признать, что жизнь вдали от родного семейства - самое верное решение. Девушка застыла в дверях, потом тихонько подошла к деду с нежностью вглядываясь в лицо, которое изменилось до неузнаваемости — вечная складка недовольства на лбу разгладилась, как и морщины у рта, мощная фигура, широкая грудная клетка будто растворялись в воздухе, оставляя дряхлую оболочку. Жизнь улетучивалась из тела Ивэлима, как формальдегид из плохозакрученной баночки.