На самом деле, Лачи целыми днями лежала на растрепанном матрасе, не замечая, какой запах идет от ее тела, привезенные Тьяго продукты она даже не убирала в крохотный холодильник и они пропадали. Только через две недели парень заметил неладное и нехотя принялся за уборку в доме и готовку.
Последнее выходило отвратным настолько, что его самого чуть не стошнило. Тьяго стал каждый вечер возвращаться домой. Только так мать поднималась с кровати и покорно съедала скудный ужин. В фургоне стоял невыносимый холод. Лачи куталась в вещи мужа, жадно вдыхая их аромат.
- Еще немного и отец вернется домой. Адвокат сказал, все закончится на первом слушании. Я выкуплю фургон и пикап...
Тьяго тихо повторял эти слова каждый вечер, перед тем, как снова раствориться в ночи.
Лачи знала о заложенном фургоне, но то, что и пикап постигла та же участь, стало для нее откровением. Ни один мускул не дрогнул на лице цыганки.
Материнский взгляд скользил по лицу сына, которое она узнавала с трудом. Всего пару недель изменили его настолько, что с трудом угадывался бесшабашный красивый мальчишка, от которого любая девушка в округе теряла голову.
- Вчера я навещал его. Передал чистую одежду и еду. Отец спрашивал за тебя. За твое самочувствие. Может быть навестишь его, мам?
Лачи истерично замотала головой.
- Не смогу, не смогу, не смогу!..... Не смогу его видеть там.
- Зря. Отец чувствует себя хорошо. Даже немного набрал в весе. Я привожу ему свежие газеты. Он выглядит....
Тьяго запнулся, когда чуть не сказал «довольным».
Резко поднявшись из-за стола, парень наклонился к матери, чтобы поцеловать ее в макушку, схватил куртку и вышел из фургона. Этой ночью он выкрал вместе с Поло свежепривезенную арматуру, на стройке нового спортивного комплекса, на северо-западе.
Почти два года строительство было заморожено, но недавно, власти нашли деньги на дальнейшее финансирование. Благо, что они сэкономили на охране.
Закончив, почти под утро, Тьяго уснул прямо за рулем. Спина болела адски, но у него не было сил обращаться на эту боль внимания. Парень просто потерял сознание от усталости.
Он очнулся, почти через сутки. Из забытия его вернул звук телефона.
- Да, - проскрипел голос Тьяго, который поморщился от головной боли.
- Это Верн.
Адвокат редко звонил и каждый раз только по серьезному поводу.
- А, привет. Какие-то проблемы?
Тьяго имел в виду оплату. Но с деньгами пока перебоев не было.
- Возможно... Яузнал, кто будет главным свидетелем у обвинения. Это может стать серьезной проблемой. Мне нужно, чтобы ты ответил мне максимально честно, Тьяго. С этими людьми связываться очень опасно и потому информация мне нужна без преукрас.
- Какой твою мать свидетель? О чем ты? Любой свидетель будет полным фуфлом, Верн!
- Не думаю. Тут учитывается такой фактор как благонадежность. А с этим у нее проблем нет? Таких невозможно подкупить или попросить дать ложные показания.
- У нее?!
- Тебе знакомо имя Веры ФонВенерлисс?
***
Имельда Жамдри акулой скользила по периметру стола в гостиной ФонВенерлиссов, обслуживая четыре персоны, сидящих за богато сервированным столом.
На ужин были поданы карпаччо из осьминога, говядина «Веллингтон» и рулетики с горгонзолой и медом. Из напитков хозяин предпочел херес де ла-Фронтерра, мадам бокал Барролло из Пьемонта, девушки — травяной чай.
Семейную идиллию немного портили многочисленные звонки, которые один за одним заставляли господина Симона коротко извиняться. Его тихий, спокойный голос выдавал сухие ответы или вопросы.
В остальном же тишину нарушали только бряцанье чашек о блюдца и стук приборов.
Эти непростые дни семья невероятно сплотилась, если не считать выданного на растерзание элитному медицинскому центру старика Ивэлима.
Целыми днями Вера проводила время в кабинете деда или в своей комнате. Несколько раз она встречалась с прокурором, который задавал почти одни и те же вопросы. Это происходило только в присутствии адвоката и матери. Все вели себя очень дружелюбно, но Вера ощущала, как над ней нависло нечто зловещее. Взрослые твердили о ее смелости, то и дело восхищались. Все, кроме Виктории. В доверительной беседе с Верой, она настаивала на том, что показания могут навредить невиновному человеку и стоило бы тщательнее подбирать слова. Ролан Барфольд мог оказаться за решеткой до конца своих дней.
Однако, подростковый максимализм и обидчивость играли с Верой злую шутку. Слова Викки были восприняты, как оскорбление. Вера была уверена, что вполне способна осознать ответственность и не позволит себя запутать. После этого Виктория прекратила всякие разговоры на эту тему, оставив сестре снисходительную улыбку, на которую способны только взрослые, умные люди.