Вера стала плохо высыпаться. Сон не шел до глубокой ночи.
Как же ей хотелось от всего избавиться, вернуть спокойные, беззаботные дни, снова засиживаться в кабинете с дедом, тайком устраивая дегустации вина. Тогда по телу разливалось тепло, становилось спокойно, а комментарии деда, истории, полные приключений и открытий, переносили в другой мир, где по определению не могли существовать нотации родителей, проблемы и занудные юристы.
Но никакие мечты не могли перекрыть внутри гадкое чувство предательства. Что с ним делать Вера не знала. В итоге оно списалось в отношении родителей, доверие которых было злостно подорвано.
Даже Виктория прекратила свои встречи и прогулки с друзьями. Ее невозмутимость в коем-то веке дало трещину. И если бы Вера плохо знала свою сестру, то с уверенностью могла сказать, что та напугана. Это было самым странным.
Здравомыслие, выгодно выделяло Викки в женском окружении ФонВенерлиссов. Будь Вера более прозорливой, то легко бы догадалась, что все тревоги сестры ее точно не касаются.
Тем не менее задумчивость, рассеянный взгляд и тревогу в глазах списали на очевидные переживания, оставив глупые распросы.
В доме царила странная тишина. Казалось вся усадьба погрузилась в анабиоз. Персонал меньше сплетчинал и бегал на перекуры. Даже мадам оставила попытки согласовать меню с Николо.
Деревья в саду сбросили листву, которую тщательно выгреб Пелиор. Зеленью баловала только живая изгородь вдоль высокого кованного забора с частоколом чугунных пик. Эта преграда была как никогда кстати!
Вездесущие репортеры третьесортных газетенок все же расжились сплетнями о том, что дочь председателя верховного суда стала фигурантом в деле об убийстве.
Пришлось усились охрану.
Веру перевели на обучение у частных преподавателей. О посещении школы сейчас не могло быть и речи. Грядущая зима словно коррелировала с сознанием и чувствами ФонВенерлиссов.
Когда схлынул первый шок, ему на смену пришли участившиеся семейные ужины, задушевные разговоры и уныние.
Особняк превратился в спасительный островок умиротворения и одновременно в тюрьму.
Обслугу предупредили о сохранении конфиденциальности и о любых фактах давления или преследования просили сообщать незамедлительно.
Имельда еще раз обошла стол. Она подлила воды в хрустальный бокал Виктории и с непроницаемым выражением лица спокойно отправилась на кухню, чтобы распорядиться на счет десерта.
Николло встретился с ней взглядом. Итальянец как язык проглотил с тех пор, как увезли старика Ивэлима. Ни издевок, ни подтрунивания, ни споров, ни отказов... Его черные блестящие глаза, которые, казалось прожигали любого насквозь, кто попадался ему на пути, теперь ве больше смотрели вниз. Пухлые губы стали вечно поджатые.
Будто творилось негласное соревнование по копированию Имельды.
Но нет.... !
Поварешки швырялись с остервенением, пальцы обжигались чаще, к продуктам выказывалось больше недовольства, плавающие шаги и движения виртуоза — дирижера отдавали остервенением паралитика-долгожителя, которому надоело жить.
Погруженная в яркий свет кухня, с усталостью впадала в этап вечернего затишься.
Николо низко завис над тарелками с рулетиками и подобострастно тряс рукой с ложкой, с которой янтарными нитями стекал темный мед. Тонкий аромат растекался бы более насыщенно, если бф не открытое настежь окно.
В ночь обещали шквалистый ветер с дождем.
На кухне хозяйничали холодные порывы, которые рвали умопомрачительные ароматы кропотливого труда Николо в клочья. Казалось, он специально хотел избаваться от запаха еды, которую готовил для людей, не вызывавшего в нем ничего кроме презрения. Именно это чувство поселилось в сердце Николо, после «отъезда» патрона в клинику.
- Простудишься.
- И плевать.
- Николо, тебе стоило бы поубавить свой пыл. Самодисциплина еще никому не вредила.
- А смысл? Оглянись вокруг. Мы словно на корабле, на котором сдох двигатель.
- Никто не сдох.
- Да, его просто выкинули.
- И мир не остановился.
- Уверена? Ты путаешь серьезные вещи с инерцией.
Имельда неодобрительно посмотрела на взмокшего повара, который явно наслаждался своим бурчанием. Она решительно подошла к окну, чтобы его закрыть, но тут до ее слуха донесся чей- то крик. Женщина замерла в нерешительности.
Крик повторился и Николо резко выпрямился из своей неудобной позы, чтобы встретиться с тревожным взглядом экономки.