— Ну как? — спросил Мерсер. — Я не слишком много обещал?
Могенс и сейчас ничего не мог ответить. Он хотел хотя бы кивнуть, но этого сделать ему не удалось. Он просто стоял неподвижно, не в состоянии даже шевельнуться, даже сморгнуть, даже вдохнуть. Он слышал, что Мак-Клюр тоже что-то говорит ему, но не понимал слов, не мог на них сосредоточиться или, по крайней мере, собраться с мыслями.
— Это… это…
— Впечатляюще, да?
Сердце Могенса отчаянно заколотилось, когда одна из статуй очнулась от своего вековечного оцепенения и на негнущихся ногах спустилась с пьедестала. Электрический свет, преломляясь на его огромных мерцающих глазах, в которых не было ничего человеческого, выхватил из неизменной тьмы ужасные когти и придал скользящим движениям хищного существа нечто угрожающее, что выходило за пределы зримого.
Жуткая статуя сделала второй шаг, который вынес ее в круг света тусклой лампочки, и Могенс, поняв свою ошибку, в последний момент подавил готовый сорваться с губ захлебывающийся крик. Перед ним стоял не тысячелетний египетский демон, а не кто иной, как доктор Джонатан Грейвс. И он не сошел с постамента, а вышел из тени каменной статуи, за которой до сих пор скрывался. Вместо когтей хищника Могенс признал все те же черные кожаные перчатки, а беспощадное сверкание из глазниц оказалось всего лишь рефлектирующим светом, отражавшимся от его очков без оправы, держащихся на резинке вокруг головы. И все-таки чувство облегчения, испытанное Могенсом, не было полным. Химера обернулась человеком, но человеком в полном смысле она не стала; она двигалась так, словно, извиваясь по-змеиному, невероятным образом проскользнула в действительность из другого мира.
Мерсер первым вышел из оцепенения.
— Доктор Грейвс, — с укором сказал он. — Воздаю должное вашей склонности к драматическим эффектам, но стоило бы подумать, что есть люди со слабым сердцем!
Грейвс засмеялся — мерзостный блеющий звук, который непостижимым образом обрывался у расписанных стен, словно поглощаясь ими.
— В таком случае вы недалеки от истины, мой дорогой доктор, — изрек он. — Все-таки вон это там гроб.
Если у Могенса и оставались какие-то сомнения касаемо личности его визави, последнее замечание полностью развеяло их. Сомнений не было: перед ним стоял Джонатан Грейвс — не демон, вырвавшийся из глубины веков, чтобы погубить его.
Однако это соображение не улучшило его самочувствия.
— Джонатан, — слабо вымолвил он. Не слишком красноречивое приветствие, но все же лучшее, на что он был сейчас способен. В этот момент Могенс едва ли мог облечь свои чувства в слова. Он чувствовал себя… оглушенным. Ученый в нем бесстрастно стоял на том, что все разыгрывающееся перед ним попросту невозможно, но его глаза утверждали обратное.
— Могенс, — Грейвс изобразил на своем лице гримасу, которую Могенс еще минуту назад считал на физиономии этого человека немыслимой: а именно открытую, абсолютно искреннюю улыбку. Не удостоив Мерсера, — который в задумчивости наморщил лоб, тщетно пытаясь найти смысл в его туманном высказывании, — даже мимолетного взгляда, Грейвс ступил навстречу профессору и протянул ему обтянутую черной перчаткой руку. — Рад, что ты приехал. По правде говоря, я в этом и не сомневался, однако признаюсь, что в последние два дня немного нервничал. Но теперь ты здесь.
Ван Андт машинально пожал протянутую ему руку, и малая часть его мозга, еще способная к рациональному мышлению, мимоходом отметила, что рукопожатие Грейвса оказалось совершенно не похоже на то, чего он ожидал. Оно не было ни вялым, ни исполненным копошения под черной кожей перчатки, будто там скрывались не кости и мышцы, а нечто самостийное, противоестественно кишащее в упорном намерении вырваться из тюрьмы в образе человеческой кисти. Это было совершенно нормальное, даже не лишенное приятности крепкое рукопожатие, вызывающее доверие. Даже в этот момент эмоционального и умственного смятения Могенс осознавал, что он попросту не в состоянии изменить свои взгляды. Все в нем противилось тому, чтобы признать за Грейвсом хотя бы такую малость, как совершенно нормальное человеческое рукопожатие.