По пути вниз, а потом через проход с росписями и рельефами, он несколько раз пробовал выпытать у Грейвса хотя бы намек, но постоянно получал в ответ лишь таинственную улыбку. И как бы это ни выводило Могенса из себя, он мог понять Грейвса. Он и сам на его месте, наверное, реагировал так же. Но что такого нашел Грейвс, что все это здесь было еще малостью?
Могенсу волей-неволей пришлось набраться терпения. Он брел по слабо освещенной штольне. Вчера он был слишком потрясен увиденным, чтобы обращать внимание на детали, и сейчас тем внимательнее рассматривал живопись и рельефы. Ему бросились в глаза значительные расхождения с образцами египетского искусства, которые были ему знакомы. Конечно, он не был тонким специалистом, что касалось эпох, но в годы учебы, естественно, не избежал того, чтобы заниматься культурой и искусством Древнего Египта. То, что вчера он лишь мельком отметил, сегодня получило свое подтверждение: отнести рисунки и резьбу по камню к какому-то определенному периоду не представлялось возможным. Однако это не слишком смущало его как ученого. В конце концов, они хоть и находились в египетском храме, но не в Египте же. Царства фараонов пришли к своему закату более чем две тысячи лет назад, а это сооружение могло быть много древнее — или гораздо более поздним. Все было так, как вчера сказал Грейвс: царства фараонов насчитывают многие тысячелетия — по человеческим меркам, невообразимо долгий промежуток времени, в который в буквальном смысле могло свершаться всё.
У Могенса закружилась голова, когда он представил себе, какое потрясение вызовет это открытие в научном мире — и не только в нем. И снова дала о себе знать его нечистая совесть. Не имело значения, как он негодовал, и неважно, что причинил ему Грейвс в прошлом, — он же клюнул, не смог устоять перед соблазном войти в анналы истории ученым, причастным к этому открытию.
— А как ты вообще смог открыть все это? — спросил Могенс, чтобы хоть что-то сказать. Ему было уже невмоготу молча тащиться позади Грейвса.
— Честно признаться, это был Том, — ответил Грейвс, правда, после того как они уже оставили штольню позади и вошли в усыпальницу. Красные рубиновые глаза обеих статуй Гора по правую и левую сторону от входа, казалось, неприязненно следили за ними с высоты своего роста, и Могенс поймал себя на мысли, что как-то не пристало вести праздные разговоры в таких святых местах, как здесь. — Это ему мы должны быть за все благодарны.
— Том?
— Ну, не конкретно эту пещеру, да он и сам не знал тогда, на что наткнулся, — поправил себя Грейвс. Он мотнул головой в сторону свода. — Мы сейчас практически под южной оконечностью заброшенного кладбища. Том открыл один из старых склепов и там наткнулся на странную полость. Ему показалось это ненормальным, и он позвал меня.
— Почему тебя? — спросил Могенс чуть не испуганно.
— Мы с ним знакомы уже много лет, — пояснил Грейвс. — Когда я бывал в Сан-Франциско, все время навещал его, а в мой последний визит…
— Я не это имел в виду, — перебил его Могенс. Его голос взвился. — Что ты сказал? Том открыл склеп? Зачем?
Джонатан хотел было ответить, но ограничился неопределенным пожатием плеч и взглядом искоса.
— По правде говоря, я его никогда не спрашивал, — признался он. — Я был слишком взволнован, когда мне стало ясно, чем по сути обернулась его находка. — Он пару раз тряхнул головой. — Можешь себе представить: тысячи исследователей всего земного шара, не считаясь с расходами, уже сотню лет ищут следы исчезнувших цивилизаций, а какой-то деревенский мальчишка, который толком и грамоте-то не разумеет, наталкивается на самую потрясающую сенсацию всех времен!
Могенс с трудом следил за ходом его мысли. Это не могло быть случайностью! Том открыл гробницу? Как? Почему?
Заброшенное кладбище уже много веков не использовали десятки поколений! И, как молнией, его пронзила беспокойная мысль, что Тому — именно Тому! — он поведал свою историю.
— Ты меня слушаешь?
Это был не просто вопрос: раздраженный, почти что сердитый тон, в котором он прозвучал, вырвал Могенса из раздумий и поверг в смущение. Он отделался ничего не значащей улыбкой, но ему стало очевидно, что рассерженный тон Грейвса имел под собой основания: он действительно не мог вспомнить, к чему относились его последние слова.
— Извини, — сказал он, — я… задумался.
— Да, и мне так показалось, — Грейвс со вздохом покачал головой. — Боже правый! Уму непостижимо, я тут, можно сказать, держу перед ним наиважнейший научный доклад этого века, а он даже не слушает!