дале подножья горы. По склону наверх колесница неслась, разгоняясь;тогда лишь от трения высохших осей и трепетания обода вышло дрожание;грохот пошёл. Пра́вил послушным и безотказным Пегасом Алексий, Александрид,муж при отваге, решительный, сам, похвалясь мне умением править. Но сладитьс повозкой не смог. Тяжёлые книги назад колесницу тащили и с нею конягу.Не раз и не два катилась она к подошве горы величавой, и с каждымзаездом сильнее возок погромыхивал и дребезжал. До сумерек полныхдать я отчёта не мог — с доставкою к темени только покончил наездник.Зевс многомощный! Родитель! Я тем виноват, что светлого дня не хватилодля трудной работы, а тут ещё промах со смазкой ступи́ц получился.Нектаром снабжён я без меры, но дёгтя немного имел, а к тому ж не хотелосьугря́зить повозку; для божеских дел ведь лучше она бы годилась. Допрежетяжести этакой передвигать на Парнас не пытался из смертных никто.Я виноват! Не казни! Ты и сам, о, Кронион, не слышать не мог, как оттуда,от славной горы, где музам в усладу веселье, целостный день уже с утренней зоритот мой возок погромыхивал. Больше скажу: я трепетал от того, ибо как быскрыл я объятое волей твоею во всём над землёю, где ты навсегда повелитель.То ж возвещу про поэта Алексия, во́зчего. Он ни при чём; уверяю;с богами не спорил ни с кем; а судьбой – горемыка: песни добротно слагает,да только охотников петь их не много; но, в книгах хранимы, когда-нибудь,может, сонмы найдутся, чтоб знать их. В далёкую пору стремился к тому ж и Гомер,поэмы создавший великие в списке едином сначала, в папирусы их занесянесчётные, занявши ими храм преогромный меж стен и от пола до кровли;к вершине ж Парнаса не сам он свой труд затащил, то исполнили боги:они восхищением сразу прониклись от песней божественных мудрого старца,хоть и слепого; и списки другие поэм, по их повеленьям, писцы учинили».Такою-то речью Гефест озадачил вестоносителя, отрока, твёрдо наставив еговмиг донестись до владыки. Тою порою Кронид уж покинул Иды вершинуи на Олимпе воссел. Туда и Гефест торопился: вечеря богов предстояла.Зевс уже принял депешу. Гефеста призвав, так обратился к нему он, мудрыйи строгий: «Дел, что имеешь по кузне, сын мой любезный, не оставляй;блюди и охотность и опыт; не трону тебя повеленьем иным; меня не боись:я боле не гневен, поскольку безмерно в тебе ценю мастерство и прилежность,какие в богах ценишь и сам да и в людях. Алексия также не трону я;хоть не владелец он ни быков, ни о́внов, ни коз, чтобы нам посвящать гекатомбы,похвален зато его пыл во творении книг; да будут отныне и новые, кои он пишет,туда ж помещённые, к музам, на верхе Парнаса. Пусть возит туда; колесницудавай ему ту ж; а для памяти дёгтем не смазывай и не чини; пусть она погромыхивает;пусть погромыхивает; всякий да знает, что то не иной кто-нибудь из поэтовна гору везёт свои строки и мысли мудрёные, – Александрид, и лишь он,как ты, Гефест, речёшь, вдохновенный искусством. Гро́мы, сказал я, егопусть осеняют, но – только! Терпеть не смогу я стараний, когда он и молниибудет ронять на Парнасе, а паче — в пределах иных! Коль станет ослушникомв этом завете моём, книгособранье его я скоро иссыплю под гору;пусть там и истлеет; его ж, написателя, за непочтенье стрелой огневою спалю,и ветрам наказом да будет: прах его, дерзкоковарного, всюду развеять».