Дождь поливал всю ночь и не думал останавливаться. Вывешенное вчера вечером бельё отсырело и свешивалось с верёвки насупленными недружелюбными кляксами.
Мавиш был бодр. Он проснулся рано и громко покрикивал, требуя законную порцию овса и сырой морковки. Хатидже натирала морковь на тёрке и слушала Барыша Манджо, тихо ему подпевая. Перед самым припевом в дверь позвонили. Сердце замерло в груди Хатидже. Соседи всегда стучались, да и продукты ей привезли только вчера. Неужели это… Хатидже бросилась к двери со всех ног. Когда она её распахнула, на пороге стоял человек в полицейской форме и маске.
— Хатидже-ханым?
— Да…
— Вчера вы нарушили приказ губернатора. Почему?
— Что я нарушила?
— Людям старше 65 лет запрещено выходить из дома, а вас вчера видели на улице.
— Я вышла только на минутку… Апельсин цветёт, так пахнет, что я не смогла удержаться. Вышла подышать.
— Что вы врёте? Апельсины отцвели ещё месяц назад, подышать воздухом можно и на балконе. Заболеваемость растёт, а вам наплевать.
— Мне не наплевать… — тихо сказала Хатидже.
— Считайте, что это предупреждение. Ещё раз услышу, что вы выходите, выпишу штраф.
— Это соседи вам сказали?
— А вам какая разница? Сидите дома, Хатидже-ханым. Неужели это так трудно?
И он ушёл. Обескураженная Хатидже так распереживалась, что даже не смогла дотереть оставшийся кусочек моркови. Высыпав попугаю его лакомство, она тяжело опустилась на стул. Впервые за последние несколько месяцев Хатидже стало страшно. Она боялась не смерти от вируса, не больших штрафов (ей всё равно нечем их платить), она боялась, что это не закончится никогда. Что она так и останется, запертая в бетонной коробке, одна, без детей и внуков, без любимых цветов, заключённая в бесконечную череду дней.
Хатидже взяла с полки фотографии детей, разложила их на коленях и сидела, трогая их лица, пока не зазвонил телефон. Это была её подруга Зейнеп.
— Даже не думай выходить, — говорила Зейнеп, — штрафы выросли. Как десять твоих пенсий. У тебя денег нет, придётся твоим детям платить. Али-бей сходил позавчера за сигаретами, знатно сходил. Сыну его квитанция пришла.
— Как твои Зейнеп? Все здоровы?
— Да, всё хорошо. Пеку пирог шпинатный…Ой, подожди, кажется кто-то нож у меня стащил. Хасан! Верни нож на место, сладкий мой пирожочек! Отдай бабушке сейчас же! Хасан!!!
— Я перезвоню тебе завтра Зейнеп. Хорошего вечера, дорогая.
— Хорошего вечера, подруга. Ты там держись, не унывай.
— Да, да. Всё хорошо, пока.
Вечер был невероятно теплый. Дождь прекратился, пол на балконе нагрелся за день и Хатидже было приятно ступать по нему босыми ступнями. Она сложила высохшее бельё в корзину и подставила лицо последним солнечным лучам, отражающимся в окне соседнего дома. Из-за плотной застройки солнца не было видно из окон квартиры, и эти отражённые лучи, посланцы уходящей на отдых звезды, были настоящим событием дня.
Скрипнула калитка и Хатидже опустила глаза вниз, на бетонные плиты двора. Трое людей в белых костюмах и масках несли носилки. «Кто-то в доме заболел», — подумала Хатидже. И только, когда носилки погрузили в машину, она поняла, что так и не увидела лица больного. Тело было полностью покрыто простынёй.
Прошло ещё два месяца. Власти говорили, что ситуация в городе улучшается, но старики по прежнему должны оставаться дома. Они в зоне риска. За эти два месяца Хатидже больше ни разу не вышла из квартиры, еду ей доставляли соседи. Она целыми днями вязала свитера, а когда у неё заканчивалась пряжа, распускала связанное и начинала снова. Она сильно похудела, есть не хотелось, не хотелось говорить. И ещё её стала мучить бессонница. Ночью она часами бродила по квартире, потеряв счёт времени.
Эта ночь была очень жаркой. Хатидже не хотела включать кондиционер и пошире распахнула кухонное окно. Она посмотрела на пустынную улицу. Апельсиновое дерево шевелило листьями и источало тонкий, едва уловимый аромат цветения. Этого не может быть, — подумала Хатидже. — Оно давно отцвело. На нём уже должны были завязаться плоды. Но запах апельсиновых цветов становился всё настойчивее. Он проникал в ноздри и по капле поил своей сладостью, не давая утолить жажду до конца. В попытке поймать, удержать ускользающие потоки воздуха, Хатидже задышала так глубоко и часто, что у неё закружилась голова. В глазах потемнело, она еле добрела до стула. И в этот момент, осознала, что с ней происходит.