Подождав некоторое время, Картограф оторвался от своей работы, чтобы выйти из дома и убедиться, что его «уши» уже отошли на достаточно большое расстояние, углубившись в джунгли.
Проверив этот факт и удостоверившись в его истинности, Картограф проговорил:
- Ну-с, теперь можно и начинать. Какой это раз? Четвертый? Пятый? Если бы я знал… Впрочем, если бы я уделял этому больше места в своей пустой голове, то вполне мог бы запомнить все прошлые разы. С другой стороны, что мне это не нужно… Ну, тогда бы я и не поднял эту тему… А, ладно.
Вернувшись к себе в дом, Картограф принялся методично отбирать из множества своих глиняных кувшинов некоторые, которые находил лишь по одному ему известному сходству.
Когда с этой частью было покончено, он вытащил из них все содержимое, затем, вкупе с тем, над чем он работал всю последнюю ночь, вынес его на естественную площадку перед своим домом.
Опустившись на колени, он начал выкладывать на ее каменную поверхность все те материалы, которые привык классифицировать, как «бумага».
Тут была и самая настоящая бумага, сделанная из растительных волокон, и большие пласты древесной коры, и даже пергамент, поражающий самой разнообразной цветовой гаммой, возникшей от большого количества животных, из чьей кожи он (пергамент) был изготовлен.
Изначально, при первом же взгляде на все материалы, возникало ощущение некого уважения к существу, нанесшему на них все те символы, в точности, до последнего изгиба, продублировавшему всю береговую полосу отнюдь не маленького куска суши.
Беря «бумагу» из кипы у себя в руках, Картограф безошибочно ставил ее на отведенное в общей композиции небо, камнями закрепляя ее на земле. Элемент за элементом, он складывал в единую картину свое наисложнейшее творение – подробнейшую карту так и не названного им острова (впрочем, после долгого мысленного монолога, он все же решил, что «Так и не названный остров» - достаточно неплохое наименование. У местных аборигенов существовало собственное название для их дома – Лагур Тикон, голова, одетая в зеленый покров, но кто были они, чтобы понимать в названиях больше, чем Картограф?), на которую он затратил около десяти лет бесконечных странствий по месту своего недобровольного заключения. Карта.
Он обрисовывал ее неспешно, наслаждаясь каждым мгновением, каждым моментом, каждым мигом своего триумфа. Фантомные боли внутри пустой грудной клетки заставляли его вновь и вновь поднимать и опускать нижнюю челюсть, имитируя прерывающееся дыхание.
И все же, этим секундам суждено было пройти, и вот последний лист, изображающий небольшой участок гор, а точнее, маленькое плато с эскизом покосившегося строения, опустился на положенное ему место на земле. Закрепив его камнями и удостоверившись, что они не закрывают какие-либо условные знаки, Картограф поднялся на ноги, чтобы окинуть одним взглядом своих безжизненных глазниц весь свой труд целиком.
Перед ним, во всей своей точности, лежала Карта всего острова, настолько подробная, насколько это вообще было возможно. Разумеется, всегда существовал шанс, что аборигены могут сменить место своей деревни, сделав тем самым некоторые из значков, изображающих круглые домики с крышей из листьев, неправильными в своей расположенности. Нанесенные ареалы обитания могли сместиться, отмеченные пещеры могли обрушиться, но на данный момент, который вполне мог растянуться на несколько недель или даже месяцев, Карта была непогрешимой.
Каждый новый сантиметр полотна заставлял его вспоминать изображенный на нем географический объект: вновь спускаться под землю, взбираться на самую высокую гору острова (он назвал ее гора «Самая высокая точка острова»), прятаться в кустах, чтобы не растерять все собранные ингредиенты для красок и полотен в драке с особо крупным зверьем…
В этой Карте Картограф мог чувствовать утекающее сквозь пальцы время, привилегия, недоступная ему в обычное время. Да, он давно уже смирился и «сжился» со своей смертью и с последующим своим состоянием, но осознание уходящего времени, желание чувствовать проходящие года не просто как смену времен года, не просто как окончание периода, равного заранее установленному цивилизацией числу дней, но как идущую к своему закату жизнь, все еще делало его по-настоящему счастливым.
Так до конца и не выпрямившись, он застыл, завороженный этим зрелищем. Он продолжал стоять все в той же позе все в том же месте, покуда Электус не завис прямо над ним в своем зените. В бесконечной выносливости (можно ли, не опасаясь, выявлять выносливости у живых мертвецов?) его тела-скелета было простоять так до самого прихода его «ушей», но нечто заставило Картографа, к немалому его недовольству, сменить свой род занятий с «наблюдения с восхищением» на «наблюдение с легкой настороженностью, почти скептичностью».