Прическа моя состояла из двух частей, бывших полными противоположностями друг друга, олицетворяя собой излишество и скупость, если бы количество волос в прическе можно было охарактеризовать такими словами.
Космы правой стороны закрывали подчас половину всего моего обзора, свисая куда ниже уровня ушей, в то время как волосы на левой половине едва топорщились.
Но большее отвращение я адресовал всегда моим глазам. Их дужки были оранжевыми, как плоды, которые встречались мне в моих с Картографом планомерных скитаниях. Они были той частью моего тела, чье зеркальное отражение мой разум отказывался трактовать не иначе, как опасность.
Я боялся своего взгляда тогда, когда он был адресован мне.
Решив, что в период своего пути назад изберу другой путь, в обход озера, мой разум пустил мое тело по придуманному маршруту.
В этой части джунглей часто встречались поваленные, выкорчеванные с корнем деревья, некоторые уже изрядно подгнившие, другие – совсем недавно ставшие таковыми.
Я перелазил через них, используя верхний край, а когда попадались деревья, в обхвате превышавшие мой рост, пачкая спину и грудь в грязи, выбирал пройти под ними.
Как раз-таки в тот момент, когда мое тело показалась на другой стороне массивного ствола, выползая из под него, чья-то тень закрыла небо.
Подняв глаза, я наткнулся на птицу, только что опустившуюся на поваленное древо, точно над местом моего появления на другой стороне.
Она была птицей примерно от кончиков когтистых ног до уровня плеч, учитывая верхние конечности-крылья, но затем, начиная с самих плеч, шла загорелая человеческая кожа, покрывая почти человеческую же голову. Достаточно уродливую, так как все на ней: и бусинки-глазки, и обвислые уши, и прямой острый нос, и чрезмерно пухлые губы, говорило о некой рудиментарности.
Птица-человек наклонилась ко мне еще ближе, ее нижняя челюсть с бульканьем отошла вниз и немного втянулась назад. Пухлые обветренные губы под давлением распахнулись, и из отверстия показался короткий птичий клюв, разразившийся гортанным клекотом.
Это было весьма мерзко, и мне тут же захотелось прекратить свое движение вперед и начать движение назад, но что-то подсказало мне, что для птице-человека подобное движение выйдет куда быстрее, и он вновь повторит свое поведение, уже на другой стороне.
К счастью, я подозревал, что встречусь с представителями этого вида пернатых. В этих местах они были не редкостью, охотясь на птиц-тревожников и поедая падаль, и Картограф, бывавший в этих краях вместе со мной, давно уже выработал стратегию на подобный случай.
Длиннохвостая мышь, только-только смирившаяся со своим положением, отчаянно забилась у меня в руке, предпринимая попытки выбраться, царапаясь и кусаясь. К своему удивлению, я обнаружил внутри себя возникшую в тот момент смесь из сострадания… и неярко выраженного удовольствия.
Подняв руку вверх, я продемонстрировал птице зверька, после чего, разжав пальцы, подбросил ей навстречу.
Безволосая голова тут же осела вниз на длинной шее, и клюв, распахнувшись, принял мое подношение. Немного помедлив, тварь начала втягивать свой клюв внутрь почти человеческого рта.
Подобное подношение не смогло бы удовлетворить и куда мене габаритного хищника, однако не в этом была суть разработанного плана.
Особенностью этих животных, по неизвестному капризу природы, явилось отсутствие вожака. Птице-люди сбивались в небольшие стаи, редко превышавшие своим количеством четыре экземпляра в одной группе. Каждая особь находила себе квартет, основываясь всего на одном факторе – размере тела своих будущих товарок. Таким образом, большие примыкали к стае больших, а меньшие – к стае меньших.
Сравнимые по весу и примерно равные по интеллекту твари всегда действовали сообща, не признавая превосходства какого-то одного экземпляра над другими. Таким образом обеспечивалась слаженность группы, где каждый член исполнял такую же социальную роль, что и другие. Картограф нашел в этом поведении один крупный изъян, которым и не преминул воспользоваться.
Стоило одной из особей получить добычу без участия других членов ее группы, как они тут же предъявляли на нее свои права.
Вот и сейчас – стоило раздаться первому хрусту маленьких костей, как другой птица-человек, спикировав с неба, тут же уселся рядом с первым, поворачивая к нему свою голову, стремясь рассмотреть, что же находится у него во рту.
Первый, прекратив жевать, отвернулся от второго, как тут же третий уже смотрел ему в лицо. Не прошло и минуты, как три особи окружили первую. Прошла еще минута – и птицы начали бить товарку крыльями, трепать за уши, выражая общую позицию касательно ее неправомерного поведения. При этом не раздалось ни единого каркающего звука, мой слух мог уловить лишь только трепыхание крыльев, попеременно сталкивающихся друг с другом и со спиной провинившейся особи.