Впрочем, его смысловое наполнение сейчас волновало меня меньше всего. Ведь я был напуган. Нет. Я был в ужасе – том неприятном чувстве, когда останавливаются сердца и гибнет рассудок.
Пожалуй, именно так и следовало назвать мое состояние – гибель рассудка.
Забыв о кусках карты, забыв о своем поручении, забыв о своем плане, я бросился напролом через джунгли, стремясь оказаться как можно дальше от причины всех своих волнений – четырехрукого гиганта с маленькой головой и безгубой пастью.
Ужас наполнил все мое естество, и он выступал в качестве топлива для моего израненного тела. Он питал его, подобно сухим поленьям, брошенным в потухающий костер. Я жил им, снедаемый его сущностью, которая, к моему изумлению, кроме желания жить давала мне еще и… желание отомстить? Доказать этой твари и самому себе, что мое тело достойно стать сосудом для исполнения воли моего Бога?
Я не помню, как долго продолжалось мое позорное бегство, а также тот момент, когда мой разум осознал, что опасность миновала. Возможно, прошло не более нескольких мгновений, но куда более вероятным вариантом моему разуму, сумевшему взять наконец верховенство над инстинктами, представлялся промежуток времени в несколько часов.
Как бы то ни было, но я все же смог уйти от опасности, что было странно, в некоторой мере. В будущем, анализируя эти события, я пришел к выводу, что мой противник так и не бросился в погоню, из-за чего мое спасение и оказалось настолько легким в исполнении.
Теперь же я находился в совершенно ином месте, не имея даже смутного представления о своем географическом положении.
Со всех сторон меня окружали деревья, своими кронами закрывающие свет Электуса, что приводило к легкому полумраку всего пространства под зеленым покровом листьев.
И не было ничего – ни одного ориентира, который мог бы сказать мне, где е все-таки находится мое тело.
Глава 17
Отыскать нужный дом не составило никакого труда. Такова была некая специфика всего Йескела. Впервые посетивший его проезжий путник нашел бы этот небольшой городок весьма удобным в плане расположения улиц. Войдя в Йескел через главные ворота, можно было легко, без всяких помех, дойти до самого его центра, не рискуя заблудиться или забрести в места, созданные с одной только целью, чтобы в них попадали в неприятности. На этом же маршруте располагались все те вещи, которые и делали Йескел городом – всевозможные лавки, несколько наиболее презентабельных гостиниц, встречались иногда даже здания, целиком или частично сделанные из камня – словом, под взглядом путника разворачивались все из благ цивилизованного мира, которые только мог предложить город.
Пройдя по этому лишь маршруту, он обычно мог подумать, впоследствии вспоминая свой путь через Йескел, что «вполне себе городок» пускай и не пестрит излишествами, но все же может стать удобным и безопасным прибежищем для любого желающего, кто изъявит желание в нем поселиться.
Никто из коренных жителей, а также тех, кто имел необходимость (обыкновенно весьма неприятную) остаться в городе на срок более месяца, подобной позиции не разделял. Ведь они нечасто пользовались этим маршрутом, сворачивая с него в переулки, где имели возможность лицезреть все те вещи, которые и делали Йескел именно таким городом, каким он и был. Склады, что почти всегда открывались лишь ночью, загоны для рабов, из которых смердело давно не мытыми телами, где слышался плач вперемешку со смехом, перемежавшимся со злобным гоготом и иногда даже довольным чавканьем, дома с заколоченными окнами, насквозь пропахшие кровью – истинное великолепие города открывалось лишь настоящему обитателю Йескела.
Имевшему если не всегда меч, то нож или дубинку на бедре, обладавшему острым и цепким взглядом вне зависимости от возраста, а также державшему напоказ какой-либо из опознавательных знаков, ношение которого причисляло бы его к одной из многочисленных группировок (это могли быть: серьга в ухе, татуировка на видном месте, аккуратный шрам или хорошо начищенный доспех городской стражи), которые мэр в шутку называл «малые группы крепкого социального сплочения».
И прекрасно ориентирующемуся во всем хитросплетении наслаивающихся друг на друга грязных улочек, которые могли без лишнего внимания вывести в любое место внутри городских стен.
Пиллоф не был в Йескеле достаточно долго, чтобы превратиться в настоящего его жителя, но, тем не менее, пользовался системой подворотен и низких стен весьма сносно, так что добрался до указанного Сенехом места в тот же день.