Я прохожу длинный ряд магазинчиков и сворачиваю в проулок, который привиделся мне минувшей ночью, и шагаю теперь мимо одноэтажных частных строений. Здесь живут приграничные люди и одна очень злая собака, которая незамедлительно принимается лаять, а по левую руку колосятся на огородах сельскохозяйственные культуры. Пройдя улочку до конца, я резко сворачиваю на грядки, пересекаю чьи-то запущенные огороды, перелезаю через низкий частный заборчик – и вот она открывается перед глазами, государственная граница. Воображаемая черта в сознании, пунктирная черта на карте и колючепроволочная черта в три ряда разной вышины на условно реальной земле. Пробравшись сквозь заросли абхазской колючки я вижу мой бугорок, и он точно такой же, каким я его видел вчера умозрительно, но на нем ебтвоюмать нету дерева! Быть может, его когда-то спилили, как и все остальные деревья в радиусе трех метров от границы, а, может, его и не было вовсе. Скинув рюкзак, я закуриваю и присаживаюсь на корточки, безуспешно пытаясь понять, что же дальше. Ведь если нет дерева, то бесполезно и прыгать! Можно, конечно, размахнуться как дискобол на летних спортивных играх, и метнуть на ту сторону мой рюкзак – с тем, чтобы вдребезги превратился в дребезги мой компьютер. Затем можно разбежаться и нырнуть рыбкой, и самому вдребезги поломаться в дребезги и запутаться в этих дьявольских государственных колючках, и то, если по ним не бежит электрический ток.
Теперь я на развилке, так часто бывает в компьютерных играх. Возможно, многие я до меня могли делать так или сяк, и у одних получалось перепрыгнуть, другие ломали себе шею, а третьих ловили при пересечении государственной границы и говорили: ВЫ НАРУШИТЕЛЬ. Впрочем, если бы это была компьютерная игра, то я бы мог засейвиться прямо на месте и прыгать хоть до усера, пока не получится. Но, увы, я пока что не знаю, на какие клавиши мозга и чем нужно жать, чтобы получить аксесс в меню опций и выбрать savegame. Еще разок оглядев поросший бурьяном холмик, я выбираю ход в обратную сторону. Теперь все, что мне нужно, это по-настоящему выспаться, иначе сил у меня не хватит не то чтобы для прыжка, но и просто подпрыгнуть на месте. Я слишком вымотан этой ходьбой и ездой и сидением в разных видах транспорта. Меня словно вымочили в тазике с грязным бельем, но так и не стали стирать, не говоря про полосканье и сушку.
Совсем рассвело, и всем кроме меня улыбается солнце. Улицы заполняются автомобилями и пешеходами, будним утренним шумом и запахами, а маршрутка до Сочи везет пассажиров вместе со мной туда, где летом был ад и пробки и экономический форум, а сейчас ничего, кроме прохладного ветерка и яркого солнышка. Женщина рядом со мной заводит разговор с рыжещетинистым молодым человеком, они живут по соседству и теперь непринужденно болтают о его работе в милиции. Я гляжу на молодого рыжещетинистого человека напротив, он на прошлой неделе перевелся из следователей на должность оперативника и одет в белую фланелевую рубашку, а ее ворот расстегнут аж на три пуговицы. Я же, оказывается, сижу в наглухо застегнутой черной куртке для сноуборда и в надвинутой на глаза зимней шапке, словно на улице метет январская вьюга, а между тем, на улице далеко не метель. Я потихоньку стягиваю с головы шапку и расстегиваю куртку: даже если я сошел с ума, это вовсе не значит, что надо вести себя так, будто я сошел с ума, а то скоро ПРЫСЬ один укол, и я приехал по назначению. По назначению врача два укола утром и пять таблеток вечером, не считая прочих процедур и ему нужен покой, да, мне обязательно нужен покой, он мне просто необходим, но не с вами, не там где больница и пахнет уколами, хуйвам, древнеиндейский религиозный праздник.
Подбираясь к берлоге (ну а куда мне еще в этом окаянном городе подбираться?), я чувствую, что сил едва хватит, потому что еще немного, и мне придется ползти, настолько я вымотан. Если Врайтера не окажется дома, тогда вообще полный каюк, и я упаду у него на ступеньках. Но надежда теплится во мне и пузырится как процесс брожения браги, я теперь сам начал бродить, отныне я настоящий бродяга, проклиная судьбу, тащусь с рюкзаком на плечах в этот долбанный подвал, где живет Врайтер. Я не хотел здесь появляться, но берлога это сегодня единственное место во всем подсолнечном мире, где для меня найдется кровать. Я почти что стекаю по десяти бетонным ступенькам и ПЛЯМЦ – чавкает железная дверь, она открыта и даже не на замке.
– Сю-сю-сю, ты что-то забыла, сю-сю? – Врайтер выходит из своей комнаты, но он видит, что это не сю-сю, это я, похожий на восставшего из ада, или на самого несвежего трупа из «Ночи живых мертвецов», или на существо в корзинке, только отчаянно разучившееся спать. Врайтер переключает глаза из положения карий овал в положение черный квадрат, он меняет цвет лица из окраски спелое яблочко на окраску неспелая редька, и все закупоренные черные поры на побелевшем фоне острого носа сбиваются в испуганную кучку и истошно взывают ко мне стройным хором: