– Охеренно громкий у тебя кореш, – прохрипел он. – Вся пивнуха будто для вас одних. Невозможно выдержать.
– Извини, – пробормотал я. Пиджак у него был застегнут на обе пуговицы.
– Чего теперь, мудак, извиняешься? – повысил он голос.
– Да не троясь ты их, – вмешался один из его дружков. – Не будешь же ты с пидорами заводиться?
– И то верно, – издевательски бросил бугай, отпустил мое плечо и двинулся вслед за остальными к раздевалке. Я глянул на Адама. Он неподвижно сидел, словно бы погруженный в задумчивость, однако задумчивая мина стремительно высвобождалась от мысли, и он лишь стрелял глазами то на меня, то в спину удаляющемуся бугаю. Вероятно, точно так же вела себя органистка, у которой в спинном хребте шли струны к глазным яблокам и векам.
– Ну как? – спросил я, когда за спиной у меня хлопнула дверь. – Понравилось тебе быть пидором?
Он с облегчением вздохнул:
– Знаешь, пожалуй, я предпочел бы быть пидором, чем трупом. Выглядело это все не слишком обещающе. Мы с тобой должны выпить за то, что не получили по морде. Как минимум. Две водки, пожалуйста! – крикнул он официантке.
Она взглянула на нас благожелательнее.
– Это я вам ставлю, – объявила она. – А то я уже подумала, что понадобится хирург. Или, – хихикнула, – гробовщик.
Мы чокнулись и выпили.
10
Пиво во мне рвалось наружу, и я отправился в уборную; снегопад за окнами стал еще гуще, и оттого «Доротка», когда я пробирался между столиками, стала казаться мне уютной и почти домашней. На улице белая тьма, а мы тут в тепле, и настроение с каждым выпитым пивом повышается, особенно после того, как мы подкрепились полета граммами водки в честь того, что по-прежнему живы. Все-таки живы. «Все-таки живой», – триумфально буркнул я над писсуаром и, наверное, в первый раз после ухода Беаты ощутил переполняющее меня удовлетворение: да, я живой, и еще многое может произойти. Я, не глядя, сунул гардеробщику купюру и не стал дожидаться сдачи – пусть тоже порадуется тому, что я живой; однако, продвигаясь к столику, подумал мимоходом, а не слишком ли много я ему дал, потому как он мне такой отвесил поклон, но сейчас уже неловко да и поздно было проверять, двести там было злотых или больше. Пока я отсутствовал, в кафе укрылись от снегопада несколько человек: симпатичного вида пара – девушка смотрела на парня таким взглядом, что в других обстоятельствах, я почувствовал бы укол зависти, но сейчас меня согрело его счастье, а у самых дверей уселись три типа, точная копия той троицы («Надо будет попросить Адама говорить потише», – мелькнуло у меня в голове). Я представил себе, что у бандюганов существует график, они всегда сидят здесь по трое, каждая тройка по часу. После чего смена. А рядом с нашим столиком уселся толстяк, перед которым уже вырос бокал виньяка; он единственный не поддавался общему – а может, только моему – настроению и смотрел в пространство с унынием во взоре, а на его мокрой лысине уныло сох грязно-бурый клок волос, зачесанный от уха; не стану таким, никогда не стану таким. Клещевский демонстративно, с каким-то даже напряжением рассматривал его, бармен поставил кассету со старыми шлягерами Сантаны; «Ну вот мы и умираем от наслаждения», – шепнул я про себя. Когда я сел за стол, встал Адам.
– Теперь я, кузен. И закажи что-нибудь, твоя очередь.
Ну что ж, место в мочевом пузыре освободилось, так что:
– Еще, пожалуйста, два пива!
Официантка совершенно явственно улыбнулась; какая приятная перемена, у меня даже возникла мысль, что, вполне возможно, она наконец заметила, какие мы с Клещевским красавцы. Потому что он, что ни говори, красив и притом похож на меня. Славный силлогизм. Но, вернее всего, она мысленно прикинула счет, который вручит нам. Адам вернулся из туалета. Нет, я бы не сказал, что он был в отличном настроении.
– Не люблю, когда кто-то сидит так близко, – объявил он, не обращая внимания на то, что тип с виньяком может его услышать. – Столько свободных столиков…
– Выпей еще, и у тебя пройдет. Может, ему хочется погреться рядом с нами.
– А мы, значит, с тобой печки, да? Кстати знаешь, раньше ведь роботы были на пружинах, наподобие часовых, а вот в девятнадцатом веке сделали одного на угле и даже воткнули ему в рот трубку, чтобы как-то оправдать клубы дыма, что бухали из него, но он оказался слишком тяжелый… весил несколько сот кило…
В этом возврате к теме автоматов было что-то от тупого пьяного упрямства, но что мне мешает быть вежливым с Адамом? Уж это я точно умею…
– А что, разве с ними не покончили в девятнадцатом веке?