Но сомнения развеялись еще через год. Изменилось не только время, наш возраст и то, как мы видели мир. Изменился сам Динька. Стало слишком очевидно, кто он…
Еще пару лет назад — угловатый мальчик, со смешными оттопыренными ушами. Теперь земной бог, настоящий Аполлон. Благородный профиль, безупречно сложенное тело, всегда загорелая и манящая кожа, к которой так хочется прикоснуться, а уши прикрыты черными вьющимися волосами.
Взрослые уже не запрещали ему выходить за стены ПП-2, и мы гуляли по всей округе. Это стало настоящим бедствием для окрестных девушек. Увидев Диньку в первый раз, они замирали и так стояли несколько минут, бесстыдно пожирая его глазами. Дальше было настоящее коллективное помешательство. Сарафанное радио распространило сведения о том, кто этот красавец, где он живет, как его зовут. Девушки стекались чуть ли не толпами. Завидев Диньку, еще издалека без всякого стеснения орали: “Денис!” Пользовались любым поводом, чтобы пообщаться с ним. Эпидемия принимала все более тяжелые формы. И вот уже пошли откровенные признания в любви. Причем чувство ревности этим девушкам было, похоже, не знакомо. Они могли прийти вдвоем, втроем, вчетвером, с подругами или сестрами. Все искренне и с выражением произносили твердо заученную по-русски фразу: “Денис, я тебя люблю!” — и при этом звонко смеялись. И никто не смущался, как будто бы речь шла о чем-то совершенно обыкновенном и естественном. Динька улыбался в ответ соблазнительнейшей из улыбок, обнажая два ряда ровных и белоснежных зубов, отпускал комплименты на грани фола, назначал свидания.
И я, и все юноши нашей округи были просто в шоке. Уж такого мы точно не ожидали от своих скромных чеченских девушек. Встречаясь с нами, они опускали глаза, из них слова было не вытянуть, а уж пригласить на свидание в уединенном месте — об этом мы и думать не могли!
Но для них Динька был другим, он был вне закона. С ним было можно все, чего нельзя с нами, и они были готовы. Я уверен, что, предложи Динька какой-нибудь из них переспать с ним сразу, с первой встречи, едва ли кто отказался бы. Но Динька не давался так просто. Он очаровывал, мучил, обольщал и… все. Оставлял их на полпути.
Мне кажется, что он мстил. Хотя кому и за что?
В одни из летних каникул Зелик сказал, что пойдет работать в совхоз, на ток, в ночную смену. Заработать денег на одежду и обувь к учебному году, натаскать зерна для домашней живности. Вся местная молодежь лет с четырнадцати-пятнадцати летом работала в совхозе. Зарплата была маленькая, но зато позволялось после смены унести с собой сумку с пшеницей, кукурузой или даже семечками подсолнуха. Вернее, не совсем позволялось, через проходную зерно было не вынести, и даже у тайного лаза несунов иногда поджидал старый дедушка-сторож, заставлявший нести ворованное обратно и высыпать в элеватор. Но в целом на это смотрели сквозь пальцы. Иначе никто не стал бы работать.
Ни денег, ни тем более зерна мне не требовалось. Мать и отчим и так одевали меня в самую модную одежду, скота и домашней птицы мы, конечно, не держали, живя в благоустроенной по-городскому квартире в четырехэтажном доме. Но оставаться одному в ПП-2 было скучно. И я упросил бабушку, чтобы она разрешила мне пойти работать с Зеликом.
Зелик все устроил через своих знакомых. Официально работать можно было только с 16 лет, но вместо нас в ведомостях заработной платы оформляли каких-то других людей, совершеннолетних. Так делали все в округе. Без детского труда совхозу было бы не потянуть битву за урожай.
Совхозный ток представлял собой заасфальтированное волнами поле, элеватор, склады и цех по производству травяной муки. Мы работали на погрузчиках — самоходных установках с конвейерной лентой, загружая в машины зерно, золотыми барханами уложенное под открытым небом. Когда собирались тучи, мы накрывали барханы брезентом, а после дождя сушили зерно — пересыпали барханы погрузчиком.
Заборная лента погрузчика уже бархана, поэтому приходилось часами махать деревянной лопатой, подкидывая к ленте осыпающееся с краев зерно. Иногда нас отправляли на элеватор или ссыпать травяную муку в мешки. Работа тяжелая. Но на току было весело.
Все это больше напоминало праздник, чем трудовые будни. У чеченцев в Шали не было дискотек или клубов. А здесь каждый вечер собиралась вся окрестная молодежь, и парни, и девушки. Ночная смена начиналась в четыре пополудни и заканчивалась в час ночи. И всю дорогу из магнитофона в тракторе хрипела громкая музыка: “Ласковый Май”, “Мираж” или “Modern Talking”. По ходу работы мы разговаривали, перебрасывались шутками, знакомились. Девчонки кокетничали. Парни распускали хвосты.
А в перерывах можно было упасть на золотой бархан где-нибудь подальше от гремящей сельхозтехники и лежать, смотря в звездное небо.
На току я впервые подружился с другими чеченскими парнями, кроме Зелика. Хотя произошло это не сразу, сначала пришлось несколько раз подраться.
И вот, девушки нашей округи уже познали сладость общения с божеством. Но парням только предстояло узнать Диньку. Это случилось еще через девять месяцев, когда Динька пошел вместе со мной работать на ток.
Чеченцы приняли чужака в штыки. Было достаточно уже того, что он не наш, он русский, а тут еще почти все девушки не сводили с него глаз. Поэтому было решено, что Диньку следует поучить. Я знал, что вставать в оппозицию бесполезно и соблюдал нейтралитет. Учить Диньку должен был Бислан Сабиров, из семьи пришлых, кабардинцев, старательно стремившихся очечениться. Сабиров был старше и меня, и Диньки, раньше он дрался со мной и чаще всего побеждал. Теперь настала очередь моего друга.
Не прошло и нескольких смен, как Сабиров придрался к Диньке, наговорил ему обидных слов и так устроил повод для драки. Драться вышли за ток, к старым комбайнам.
Диньке хватило нескольких минут, чтобы завалить задиру и блокировать его болевым приемом. Динька был очень спортивен, развит. Знал приемы самбо, обладал силой, гибкостью и быстрой реакцией. Толпа парней-зрителей констатировала победу Диньки и стала смеяться над Сабировым. Бислан пообещал, что возьмет реванш завтра.
И так продолжалось смену за сменой. Поединки чужака с Сабировым стали штатным развлечением. Динька демонстрировал разнообразные приемы, укладывал соперника, показывал удушения и другие хитрости самообороны. Но никогда не бил побежденного.
И все же симпатии зрителей, кроме меня, конечно, были на стороне Бислана. Победу Диньки встречали недовольными возгласами, и все ждали, когда кабардинец возьмет реванш. И он взял реванш. Это должно было случиться просто по закону вероятности. Однажды Динька, делая сложное движение, не заметил валявшейся в траве железки от комбайна. Он вывихнул ногу и упал. Тут же Сабиров навалился сверху и стал кулаком наносить удары по его лицу. Динька был почти без сознания от боли в ноге, от сыплющихся тычков в лицо и не мог достойно сопротивляться. Я потребовал остановить схватку. Парни подождали, пока Сабиров не превратил лицо Диньки в кровавое месиво и, наконец, оттащили его. Все, объявили они, бой закончен, русский побит.
Но… все уже повернулись к нам, к Диньке и ко мне, помогающему Диньке подняться, спиной и расходились, как…
Вдруг, неожиданно для всех, Динька, собрав остаток сил, оттолкнул меня и сказал, с трудом шевеля разбитыми в кровь губами:
— Я не побит. Я буду дальше драться.
Вся свора в изумлении оглянулась. Сабиров, хвастливо посмотрев на парней, подошел к Диньке. Он сделал обманное движение руками, Динька попытался выставить блок и получил удар ногой, с размаху, между ног. Динька согнулся от боли, и Сабиров нанес еще один удар ногой, по голове. Динька упал. Ватага злобно хохотала.
А Динька опять встал, еле держась на ногах, попытался принять стойку и знаком показал, что дерется дальше. Сабиров быстро приблизился, ударил его кулаком в живот и головой в лицо. Диньку скрючило. Сабиров схватил его за волосы и несколько раз приложил коленом, а потом отбросил на траву.