Наконец, этот низкорослый человек с кривыми ногами и непривлекательным серьезным выражением лица обратил на себя внимание представителей двух основных философских школ: стоиков и эпикурейцев. Стоики учили, что человек должен быть терпелив, мужествен и горд, должен удовлетворяться законами природы и принимать их такими, каковы они есть, стараясь трудом своим помогать обществу развиваться на разумных началах, в пределах возможного. Они верили в то, что душа переживает тело. Их противники, эпикурейцы, не верили в загробную жизнь. Они учили, что радость и удовольствие суть высшие блага, и к ним следует стремиться независимо от того, существуют ли боги и какие это боги. Философия эпикурейцев, в сущности, сводилась к призыву: "Ешь, пей и наслаждайся, ибо завтра ты умрешь!" В Эпоху Павла последователи обеих школ уже потеряли былую способность убеждать и приобретать сторонников: верования человека считались его личным делом и философия превратилась в бесцельное умственное упражнение.
Стоики и эпикурейцы выслушали Павла. Сперва они считали, что перед ними один из тех чужестранцев, которые стараются выделиться и найти влиятельных покровителей в Афинах. Но по мере того, как они слушали, росло их удивление. Во-первых, этот глупец утверждал, что говорит не от своего имени, что было явным интеллектуальным промахом! Затем, вместо рациональной философии они выслушали предложение уверовать в одного или двух богов, причем неясно было — в одного или все-таки в двух. Чужеземец часто произносил слова "Иисус" и "воскресение", причем имя Иисус для греков звучало сходно с именем одного из ионических богов "заведовавшего" здоровьем. Кроме того, проповедник вместе с именем "Иисус" употреблял слово "Спаситель", которое по-гречески созвучно слову "целитель", "врач". У греков были свои мифы о "воскресении" богов, возвращавшихся из подземного мира, и этот новый миф звучал знакомо. Но Павел говорил об Иисусе, как о Человеке из плоти и крови, о Котором свидетельствовали, Которого видели, слышали, а потом — распяли на кресте (чего, уже, конечно, никто не мог пережить!). И этот чудак пытался убедить их, что этот Человек смог восстать из гроба, снова во плоти!
— "Что хочет сказать этот суеслов?" — спрашивали греки друг друга. — "Кажется он проповедует о чужих божествах", — замечали некоторые.
Для них все это было очень странно, а может быть, они даже опасались проповеди Павла — мало ли что! Конечно, в Афинах каждый может говорить все, что ему вздумается, но всему есть пределы. Философы решили, что Павлу следует изложить свои взгляды перед высоким Судом Ареопага, который обладал правом изгонять неудобных мыслителей из города.
С шутками и смехом афиняне пригласили Павла следовать за ними — наверх, к Акрополю, на Холм Ареса, где заседал Суд Ареопага.
Павел стоял перед Ареопагом на возвышении из белого мрамора, которое называли "камнем позора", хотя на него становились не только обвиняемые, произносившие речь в свою защиту, но и всякий человек, защищавший публично свою точку зрения. Вокруг громоздился беломраморный лес святилищ, воздвигнутых человеческим гением, чтобы заслужить благорасположение божеств. Ареопаг находился на широком выступе скалы, служившей основанием Акрополю. Отсюда видны были Пропилеи с двумя храмами по бокам — священный вход во владения богов. Парфенон скрывался за склоном, но сверкающие под солнцем шлем, щит и копье колоссальной статуи Афины, казалось, парили в небе. Совершеннейший образец человеческого искусства, изображающий идола! Будто приготовившись слушать, настороженно молчали стоящие вокруг бюсты Сократа, Платона, Аристотеля, Зенона и Эврипида.
"Обвинитель" или "вопрошающий" выступил вперед и поднялся на "камень чести". С изысканной вежливостью, скрывающей недоумение, он спросил Павла: "Можем ли мы знать, что это за новое учение, проповедуемое тобою? Ибо что-то странное ты влагаешь в уши наши; посему хотим знать, что это такое?"