Офицер, командовавший эскортом, передал Феликсу письмо от Лисия. Копия этого письма позже была передана одним из писцов Луке, или же ее опубликовали в правительственном объявлении, и Лука помещает это письмо в Деяниях без каких-либо комментариев. В этом есть своеобразная ирония: видимо, Луку изрядно позабавило это тактично-дипломатическое искажение событий:
"Клавдий Лисий — достопочтенному правителю Феликсу — радоваться: Сего человека Иудеи схватили и готовы были убить; я, пришед с воинами; отнял его, узнав, что он римский гражданин; потом, желая узнать, в чем обвиняли его, привел его в синедрион их и нашел, что его обвиняют в спорных мнениях, касающихся закона их, но что нет в нем никакой вины, достойной смерти или оков; а как до меня дошло, что Иудеи злоумышляют на этого человека, то я немедленно послал его к тебе, приказав и обвинителям говорить на него пред тобою; будь здоров".
Феликс формально запросил родную провинцию Павла, Киликию, прислать обвинителей — таковы были правила суда над римским гражданином. А пока Павла поместили под стражу в претории дворца Ирода Великого.
Несмотря на преклонный возраст, первосвященник поспешил в Кесарию вместе со старейшинами, взяв с собой профессионального оратора-обвинителя по имени Тертулл. Друзья Павла, повидимому, также прибыли в Кесарию; Лука, во всяком случае, на суде присутствовал. Излагая обвинительную речь Тертулла, Лука опять-таки немало посмеялся: Тертулл бесстыдно льстит правителю, хорошо зная в то же время, что именно Феликс спровоцировал кровавое восстание 52 года, принесшее бесчисленные бедствия народу Иудеи; огромное количество политических убийств в те годы тоже было на его совести — это Феликс организовал убийство бывшего первосвященника Монафана в самом Храме. Теперь прокуратор был предельно осторожен: рожденный рабом, он обязан был всей своей карьерой брату Палассу, фавориту императора Клавдия, теперь уже мертвого. Характер Феликса можно описать краткой фразой Тацита: "Он обладал властью царя и умом раба".
Тертулл принял важную позу, характерную для всех юристов, защищающих неправое дело, и начал: "Всегда и везде со всякою благодарностью признаем мы, что тебе, достопочтенный Феликс, обязаны мы многим миром, и твоему попечению благоустроение сего народа; но, чтобы много не утруждать тебя, прошу тебя выслушать нас кратко, со свойственным тебе снисхождением…" Прежде всего Павла назвали "язвою общества", "возбудителем мятежа, между Иудеями, живущими по вселенной". Во-вторых, он был представителем Назорейской ереси, то есть культа не признанного официально римским государством. В-третьих, он пытался осквернить Храм, нарушая внутренний закон иудеев, который римляне обещали соблюдать. Тертулл закончил речь довольно неудачным предположением, что Феликс сам, расспросив Павла, услышит подтверждение того, в чем его обвиняют.
Первосвященник и его помощники горячо поддержали обвинение, а ассийские иудеи, заварившие кашу, блистали своим отсутствием. Феликс вызвал Павла, который защищал себя сам. Павел показал себя спокойным человеком, умеющим отвечать на обвинения без раздражения, разумно — и, кроме того, обладающим навыками юриста, несмотря на долгое отсутствие практики.
"Зная, что ты многие годы справедливо судишь народ сей", — сказал Павел, — "я тем свободнее буду защищать мое дело".
— "Ты можешь узнать, что не более двенадцати дней тому, как я пришел в Иерусалим для поклонения; и ни в святилище, ни в синагогах, ни по городу они не находили меня с кем-либо спорящим или производящим народное возмущение", — Павел искусно свел дело к Иерусалиму только, не желая спорить о "всей вселенной". — "И не могут доказать того, чем меня обвиняют. Но в том признаюсь тебе, что по учению, которое они называют ересью, я действительно служу Богу отцов моих, веруя всему написанному в законе и пророках. Имея надежду на Бога, что будет воскресение мертвых, праведных и неправедных, чего и сами они ожидают; посему и сам подвизаюсь всегда иметь непорочную совесть пред Богом и людьми". Павел описал события, приведшие его в Храм. Он принес пожертвования для своих соплеменников и проходил обряд очищения. "Не с народом и не с шумом" это было. Но "некоторые Асийские Иудеи" — Павел, видимо, прервал фразу посередине и многозначительно взглянул на аудиторию — "которым надлежало бы предстать пред тебя и обвинить меня, если что имеют против меня" — это они произвели шум и возмущение. "Или пусть сии самые скажут" — Павел указал на первосвященника и его помощников, — "какую они нашли во мне неправду, когда я стоял пред синедрионом; разве только то одно слово, которое громко произнес я, стоя между ними, что за учение о воскресении мертвых я ныне судим вами".