куколки, матери с дочками, старая кровь на столе. Спят все игрушки и плети, и звездочки, нежно-крапчатый узор, пересчитай это небо до косточки, то, что
вверху… Или сор вынести нужно и горенку детскую так и оставить пустой, и пун-
ктуальную вечность немецкую не пропускать на постой. Спят все игрушки, орехи
каленые, белочки, бурундуки, окна темны, для зимы утепленные, что написать
от руки – жизнь оказалась такою вот длинною, что никуда не присесть, что там
теперь за большою плотиною, что-то, наверное, есть. Спят все игрушки, еноты и
кролики, нехотя зелень жуя, так возлюбить это всё и до колики верить, что сы-
тость моя, ранние почки, бидоны молочные и разливные духи могут спасти, но
приборы неточные выживут нас до трухи. Дальше на солнце лежать, не расхо-
дуя свой драгоценный эфир, так вот и дуть начинаю на воду я, ссориться глупо
ведь – мир, тот, кто поссорится, станет ромашкою, ручки и ножки сложив, до-
лею нервною, долею тяжкою будет сиять, полужив. Я поменяю фамилию – Го-
ренко слишком без мысли горчит, спят все игрушки и тихая горенка, спит чере-
паха и кит.
12 Частная жизнь
Лирики
Письма в Америку не доходят, любители гексогена разоряют вороньи гнез-
да, Милена будит соседа, сосед вернулся четырнадцать лет назад из хорватско-
го плена, но до сих пор находят в супе лохмотья пледа – дескать, скоро начнет-
ся ваш Страшный суд и кровь потечет из Влтавы, подставляйте миски, ведра и
прочие луженые ровно сосуды. Милена ему говорит: «Да, вы несомненно пра-
вы», и отправляется в банк просить о продлении ссуды. «У меня сосед-инвалид, и Влтава затопит скоро все наши кухонные принадлежности, лошадок из пено-
пласта. Я не знаю, в какой руке держать эту смесь укора и благодарности, ею
пользуюсь я нечасто». Ссуду ей все-таки выдают, пишет в Богемию брату о не-
возможности выбора между свободой и гедееровским гарнитуром, брат гово-
рит, что ему недавно тоже скостили зарплату, и смерть поглощает любовь, на
него надвигаясь аллюром. «Антиномия любви и смерти часто встречается в пес-
нях восточных славян», - говорит Милена, - «здесь ты не открыл никаких америк
и вовсе ничего не открыл, а мой сосед, который бежал четырнадцать лет назад
из хорватского плена, видел много прекрасных лиц и ненужных рыл, но не на-
шел себя, и словно сизифов камень хочет втащить на стену, каждый день про-
сыпается и просит купить газет, у меня осталась одна едва заметная вена, да и
в той уже слишком пусто, совсем ничего там нет». У меня осталась одна хоро-
шая роль, и то эпигонство – Федра, дети в кроватках умильно сжимают мишку
и тихо спят, над твоей землей как всегда враждебные веют ветры, в настоящем
времени лучше нам выпить яд, потому что дальше будет еще полней, еще насы-
щенней смыслом, и всё это нужно будет в чаше одной испить, но в доме отрав-
ленных не говорят о кислом, Милена будит соседа, шестнадцать за кофе, прыть.
Лирики
13
Пищевая цепочка
Снова сезон тропических ливней, больной бирюзы услада, Лотта взяла сачок
– там бабочка из батиста, нянюшка сеет мак, в обертке слепой де Сада читать
на качелях и прятаться неказисто. Лотта скучает в садике – нужно убить баро-
на, слугам сказать, что на воды отбыл в пикейном, остальные вещи выбросить
в ров со склона, ехать на санках, хотя какие санки за Рейном. Лотта, найдите на
карте звездного неба ковш, зачерпните воды из озера, рассмотрите под микро-
скопом, как все мы любим друг друга, и чем вам барон не хорош, в моем лице
не найдете такого друга. Нужно убить барона и слугам велеть пломбир, знать, что лягушки в пруду и червецы из груши тоже исчезнут, и воцарится мир, верить
физиогномике и не вдаваться в души. Лотта, подумайте, завтра назначен бал, а
вы идете по залу, едите пломбир, где Авель, где твой возлюбленный, так вот и
не сказал? Пеной морской обернулся, а может – в щавель. Незачем нам писать
восторженно, нужно любить крота, вынимать его еще теплым из норы на рас-
свете, потом объяли нас воды, прекрасная немота, опрокинулся парапет, засме-
ялись дети, вернулся из Куршавеля агнец наш Идиот, снова сезон тропических
ливней, самоубийства в школе, на подоконнике вырос чеширский кот, встре-
тился с Агнией, мяч утонул, доколе. Лотта, слушай-слушай да ешь, знаешь, чья
сметана в руках, и ковш потерялся, вынырнет где-то к лету, а я читаю Расина и
быстро теряю страх, теперь, наверное, к лету я не приеду, буду лежать на дне
оврага с аленьким кумачом, вспоминать рифму к слову «вечность» зачем-то, потом одежды белые, и не сказать, почем, и перережут ленточку, и разовьет-