— Снаряди русской принцессе обоз, дай охрану — пусть едет с Богом. Ее дорога проляжет через мои владения. Я с вассалами нападу на обоз и доставлю ее тебе целехонькой в любой из твоих бургов.
«А что!» — подумал Генрих и развеселился. На том и порешили.
Император вдруг стал сговорчив.— Поезжай, — сказал он, — раз ты так мало любишь меня.
По императорскому указу снарядили поезд. Евпраксия все дни ходила грустная-грустная. Генрих избегал ее, но из Кведлинбурга не уезжал. Настал день отъезда. Она верила и не верила. Надели на нее шубу из драгоценных русских мехов — из гардероба императрицы Берты шуба была, никто не знал того. Пошла прощаться с обителью, с сестрами-монахинями, с аббатисою. Здесь провела она пять лет, здесь перешагнула порог отрочества, вступила во взрослую жизнь. Много слез здесь выплакала, вспоминая дом, Катьку, Славка, братца Володимира.
Аббатиса, не посвященная в сговор брат и Удальриха, стала прощаться не на шутку:
— Ты недолюбливала крестную мать, — сказала, — а я желала тебе добра. Верь мне, монастырь — самое надежное место в мире для женщины. Когда-нибудь ты вспомнишь мои слова.
Она говорила искренне. Евпраксия молча поцеловала ее пальцы. Император появился в самую последнюю минуту, когда Евпраксия у повозки стояла.
— Уезжаешь? — крикнул он, не обращая внимания на челядь.
— Уезжаю, — кивнула Евпраксия, и по лицу ее заструились слезы. Знал Генрих, что ненадолго расстается со строптивицей, — но непреклонное ее решение вконец расстроило его.
— Так и знай, если уедешь — знать тебя не хочу! — повернулся и пошел прочь.
Труда еле затолкала Евпраксию в повозку. Села рядом, опустила занавески: скорей бы ноги унести.
Быстро катили; резво скакали рядом воины свиты. Рекой разливалась, в слезах купалась Евпраксия Всеволодовна: виделся ей Генрих-император, как уходит прочь, ссутулившись, а первые снежинки кружатся над темными его с проседью волосами. Друг ее единственный, защита и опора навсегда остался в Кведлинбурге. Любит ведь ее без памяти. Кто другой еще так любить станет? Плохо расстались — ни слова ласкового, ни поцелуя. Аль вернуться, да обнять его покрепче на прощание, да вымолить улыбку?
Утром выехали из монастыря — а вечером застучали в запертые ворота: отворяй! И поезд русской княжны снова въехал на широкий двор аббатства. Когда Генриху сказали, что Пракседис вернулась, он как был, полураздетым, выскочил на улицу. Княжна шла по снегу, волоча за собой тяжелую шубу Берты. Увидев императора, она уронила шубу и бросилась ему на шею. В темные сени, прочь от любопытных глаз ревниво увел возлюбленную Генрих. Хотел силой, увозом! Дочь могучего киевского владыки, принцессу, в родстве с которой все европейские государи: французский король — брат, норвежский — сват, венгерский — то ли дядя, то ли племянник. Какого блеску она придаст его короне, каких союзников подарит! А придет срок, родит сына, которому, может быть, всем миром править доведется, от Рима до Киева. Сильно взволнованный, крепко обнял ее. Сам не знает, как вырвалось:
— Женой тебя сделаю, милая. Императрицей — если будет на то воля Божья.
В ту зиму императрица Берта начала прихварывать и, к замешательству медиков и удивлению двора, на третий день Рождества крепкая на вид женщина внезапно скончалась. Весть эта ужасом поразила Адель-гейду: аббатиса хорошо знала невестку, живавшую у нее в Кведлинбурге в годы супружеской опалы. Неожиданная ее смерть вызвала в душе настоятельницы самые черные подозрения. Как бы то ни было, Божий ли то был перст или человеческое злодейство, император отныне был вправе выбрать новую супругу. Не приходилось сомневаться, на кого падет выбор грешного ее брата. Кведлинбург погрузился в глубокий траур; аббатиса заперлась и не хотела никого видеть. Император был далеко. Доходили вести, что он воевал то с маркграфом Мейсеном, то с графом Люксембургом, переезжая из одной области страны в другую. Потом пришло письмо, где Генрих сообщал Пракседис о намерении вскоре быть в Кведлинбурге.
Адельгейда предложила Евпраксии переселиться из скромной кельи
в покои рядом с ее собственными.
— Я отвечаю за тебя перед братом, — пояснила она.
Замирая, Евпраксия догадалась, что Адельгейда получила какую-то важную весть. Не успела она устроиться на новом месте и не успели монахини всласть обсудить это многозначительное перемещение, как нагрянул император. Прежде чем увидеться с Пракседис, он имел долгую беседу с аббатисой. Когда девушка явилась по зову настоятельницы, оба возбужденно говорили о чем-то, перебивая друг друга. С ее появлением разговор оборвался. Аббатиса отвернула покрытое пятнами лицо; Генрих при виде Евпраксии смягчился, но не встал ей навстречу, а, важно кивнув на ее приветствие, указал на сидение рядом: