— Да полно, — сказал рыцарь прерывающимся голосом, — твоя служанка, должно быть, уже в шалаше.
Евпраксия быстро пошла к свету, вырвав руку.
— Труда! — забралась она в шалаш.
— Да здесь она, — ответил Эйхштедт, неведомо как оказавшийся рядом. Зажал ей рот своими губами. Она отбивалась яростно и упорно, но кричать не могла, потому что он все время закрывал ей рот — то губами, то рукой, уговаривая не шуметь, не будить народ, не позорить себя, смириться перед неизбежным.
После ухода Удальриха растерзанная Евпраксия проплакала до рассвета. Случившееся было так нелепо и так круто переворачивало ее жизнь, что бедняжка совсем растерялась. Чужд и безразличен был ей Удальрих Эйхштедт. Но теперь, после этой освещенной заревом пожара ночи в лесу, не Генрих, не император, но постылый человек с красивым и злым лицом станет ее мужем, станет им во что бы то ни стало, потому что только так может быть спасена ее честь. Будь он проклят на веки вечные.
Служанку нашли наутро привязанной к дереву в нескольких шагах от лагеря, с заткнутым ртом; какие-то люди набросились на нее ночью в кустах и связали, но, впрочем, не причинили бесчестья.
Удалой архиепископ Гартвиг плескался и фыркал, как медведь, в лесном ручье; поручение императора выполнил он с честью, выспался нынче на славу, скоро увидит своих пятерых сыновей, да трех дочерей, да жену, дородную и белокурую. Поговаривают, будто новый папа Урбан решил запретить браки священников — да пока судят и рядят, можно еще полдесятка детей народить и на ноги поставить. Вылез из воды Гартвиг, встряхнулся по-звериному и подставил утреннему солнцу мощную спину, ибо утереться ему было нечем. Важный и большой, сидя верхом в подоткнутой рясе, прочел утреннюю молитву, держа шлем у левого бока, а потом благословил всех в путь. На зареванное лицо принцессы глянуть не удосужился.
Императорское войско и отряд архиепископа встретились в тот же день ввечеру.
— Слава Богу, — перекрестился Гартвиг, увидев Генриха. — Сделал все, как велело твое величество. Прогнал маркграфа Экберта от Кведлинбурга. Сестра твоя, аббатиса, шлет свою благодарность. А вот и маркграфиня Штаден — доставлена в целости.
Потупившись, рыцарь Эйхштедт рассматривал носки своих железных сапог. Как мальчишка, подбежал император к серому иноходцу, протянул руки любимой, принимая в объятия.
— Вот невеста моя, господа рыцари, — объявил, сияя. — Почитайте ее как свою будущую императрицу.
В ожидании родительского благословления из Киева Евпраксия поселилась в одном из королевских замков. Были у нее теперь и служанки, и придворные дамы, и священник, и пажи, и воины, и вообще весь штат челяди, полагающийся знатной даме. Только не видела ничего Евпраксия. Заперлась в башне, дни и ночи молилась. Передумала все думы, выплакала все слезы. Как открыться милому Генриху?
Удальриха Эйхштедта император отправил в Тюрингию, и был таков Удальрих, думать забыл о Пракседис. Ему что маркграфиня, что аббатиса, что девка-чернавка — все едино.
Великий князь Киевский Всеволод Ярославич, справивший недавно десятилетие своего державства, крепко сидел на золотом отчем столе. Твердой рукой удерживал порядок в государстве. Если надо — летели головы, а надо — вотчины дарил. Меньшие князья Рюриковичи затаились по уделам; смутьян и насильник Олег Святославич, племянничек, носу не показывал из Тмутаракани, а другой смутьян, князь Давыдуш-ка, грабил торговые корабли на Понте-море.
Сильно донимали Русскую землю поганые — но тут уж ничего не поделаешь: наказание то Божие, за грехи наши бич сей над нами занесен. Заслоняли Киев широкой грудью резвецы и храбрецы Мономахо-вы, сыночка Владимира воины да славные воеводы.
Недоволен был великий князь Цареградом: православный византийский император заигрывал с латинскими еретиками, папу римского обхаживал — одним словом, приманивал волков к своей овчарне. Скрывал князь недовольство: василевса цареградского нельзя было обидеть — того и гляди, останешься один на один с половцами да с латинянами. В это время в Киев прибыло из Немецкой земли нежданное посольство Бурхарта, архиепископа Трирского, брата великой княгини Оды, а стало быть, свояка Всеволода Ярославича. Бурхарт поведал великому князю, что дочь его, принцесса Пракседис, благополучно овдовела, а теперь сватается к ней сам император Генрих. Какое будет об этом княжеское слово? Позвал Всеволод митрополита. Застучал посохом Иоанн: и слышать не хочет о браке православной княжны, которую латиняне в какую-то Пракседу переименовали, с еретическим, трижды проклятым самими римскими папами императором. Но Бурхарт был опытным дипломатом: вежливо переждав буйство митрополита, предложил ему от имени папы Климента III нерушимый союз западной и восточной церквей — чтобы не было ни латинян, ни греков,