То сидит она с дамами в башне, глядит в окно — а внизу, во дворе, рыцари турнир устраивают, на конях скачут, оружием размахивают, норовят один другого из седла вышибить. Глаза бы на такое безобразие не смотрели, — но там Генрих. Вот остановил он своего черного коня, вот махнул жене рукой, — и вспыхивает императрица, приподымается и в ответ платочком машет.
То едет она верхом на коне, одна мысль — в седле удержаться, чай, не мужик, киевская княжна; от страха холодный пот прошибает. А вокруг скачут придворные, собаки лают, охотничьи рога трубят: император выехал добыть медведя, либо тура, либо вепря. Сам он впереди с егерями, а нет-нет да и вернется к жене, пустит коня бок о бок с иноходцем Евпраксии, шепнет ей на ушко ласковое слово. Один раз Генрих велел ей надеть рукавицу и посадил охотничьего сокола. Заклохтала, впилась когтями в руку злая птица; Евпраксия совсем обомлела, а бросить нельзя, император рядом, глядит выжидающе. Подняли зайца.
— Пускай! — махнул Генрих.
Не сплоховала — сдернула колпачок, пустила сокола, как заправская охотница. Доволен был муж, и рыцари одобрительно переглянулись. Либо сидят они в Божьем храме под императорским балдахином, а вокруг весь двор, графы, бароны и герцоги, гости заморские, и все в лучших одеждах. Час сидят, два сидят, три сидят — все зависит, какой праздник. Такое сидение ей нравится больше всего: почету много и благолепие. А у Генриха то государственный совет, то прием послов, то встреча с каким-нибудь герцогом или маркграфом, то судебное разбирательство, то письма диктует, то бумаги подписывает. Резок бывал с подданными, жесток, крут, вероломен. Сам говорил про себя так: с чистым поступаю чисто, а с лукавым — по лукавству его. Пугал переменчивостью настроений: то ясен, как день, и тут же вдруг чернее ночи. Дела у него велись какие-то, дела, о которых по своему женскому уму она и понятия не имела. Да и не интересовали ее все эти свары с герцогами и папой. Говорил:
— Кто тебе много дает, от тебя ожидает того же.
Все отдавала, — но выше сил бывали его желания. Говорил, посмеиваясь;
— Это я тебя боюсь. Вон как ты из святых отцов наизусть шпаришь. По-гречески разумеешь — слыханное ли дело! На четырех языках объясняешься. Все-то короли тебе родня, и даже византийский император, Пракседис моя драгоценная. Молодости твоей боюсь. Красоты твоей, занесенной над сердцем моим, будто смертельный кинжал.
О сладкие, быстролетные дни в Бамберге!
Свадебные подарки императорской чете приготовили и враги. Едва совершилась церемония, в Риме ее поспешили объявить незаконной на том основании, что архиепископ магдебургский находился под отлучением и, по мнению вновь захватившего папский престол Урбана Н, не имел права совершать ни венчание, ни коронацию.
Второй удар — вслед за свадьбой императора Генриха произошла антисвадьба: маркграфиня Матильда Тосканская вышла замуж за во-семнадцдтилетнего Вельфа — сына герцога Швабского, Не по сердечной склонности был заключен этот брак, а по настоянию папы: старый Вельф Швабский, владетель обширных областей Верхней Германии и заклятый враг императора, присоединялся к триумвирату папа — герцог Сицилийский Рожер — Матильда Тосканская, Назревала новая итальянская война.
Обстоятельства вынудили императора прервать сладкие дни в Бамберге и, оставив молодую жену на попечение архиепископа Рупрехта, в марте 1090 года уехать в Италию. Прощаясь, он наказывал Пракседис вести жизнь, достойную императрицы: пусть все идет, как шло при нем, а придворные дармоеды честно исполняют свою службу.
— Возьми меня с собой, государь, — для приличия лепетала Евпраксия, а сама думала, какие порядки заведет во дворце, едва за императором уляжется пыль. Генрих отказал: он ехал на войну. К тому же полугодовое супружеское счастье его слегка утомило: хотелось воли.
Три первых дня разлуки Евпраксия молилась в своей часовне святому Прокофию о плавающих и странствующих. На четвертый велела позвать майордома3 и осведомилась, как идут дела во дворце.
— Как надо, — ответил майордом. — Министериалы дворца учитывают, сколько денег поступило в казну его величества; в канцелярии пишут дипломатические бумаги; камерарий производит ревизию императорских шуб; медики заняты диспутом «Была ли у Адама печень и назначение ее в теле современного человека»; капелланы кто молится, кто псалмы поет, кто еще что; придворные дамы наряды примеряют. Ну, а вечером все соберутся на пир.