— Много у нас челяди? — поинтересовалась императрица.
— Как положено при дворе великого монарха: тысячи три.
— И жалованье всем платим?
— А то как же? И кормим.
— Сколько же пищи в день надо на прокорм нашему двору? Майордом кликнул помощника, и тот почтительно зачитал императрице:
— «Вчера со скотного двора для нужд дворцовой кухни было отпущено пять коров, сорок шесть свиней, восемь поросят, четырнадцать гусей, семьдесят одна курица и пара горлинок для ее величества императрицы. Кроме .того, из кладовых получено семьдесят два фунта перца». Сегодня придется добавить одну свинью и полфунта перца по случаю приезда тещи королевского брадобрея.
Прикинула Евпраксия: если столько людей уже кормится при дворе, никто не заметит лишнюю сотню-другую едоков. Много странников-пилигримов бродит по дорогам. Пусть помянут добрым словом гостеприимный Бамберг. И тут же велела каждый день три стола накрывать перед дворцом — для пропитания странников, а также вдов и сирот. Покачал головой майордом — но разве станешь перечить императрице?
— Истинная христианка ты, государыня, — похвалил архиепископ Рупрехт ее распоряжение. — Вера, если дел не имеет, мертва. И в Псалтыри сказано: блаженнее давать, нежели принимать.
Потом Евпраксия велела своим дамам не наряды примерять, но прясть шерсть, а капеллану в это время читать им что-нибудь божественное. Дамы разохались: были они знатного происхождения, шерсть прясть не умели, слушать любили не божественное, а песенки любовные да сказочки. Но с императрицей не поспоришь. Взялись за прялки.
Потом она заставила канцелярских грамотеев написать во многие страны, чтобы прислали оттуда к императорскому двору лучших богословов и ученых. Пока те приедут, призвала к себе архитекторов, велела готовиться строить в Бамберге дворцы и храмы небывалой пышности, а какие и где, по возвращении государя-императора будет им указано. Испугались придворные, видя такие новшества, встревожились. Некоторые даже к Гогенштауфену ходили, зятю императора, оставленному им вместо себя управлять Немецкой землей.
— Выждем, — решил зять.
Молодая утром в церковь ходила, потом принимала архиепископа или кого-нибудь из придворной капеллы, беседовала с ними по-латыни о книжной мудрости; потом по старой привычке занималась чтением и перепиской древних книг; потом начинался императорский обед, который так всех изматывал, что после него двор спал битых два часа. Ну, а там уж до темноты самая малость. Сидит императрица с дамами, те прядут. Случается, какого-нибудь рыцаря принимают, о подвигах хвастливые рассказы слушают; либо кто из императорских родственников придет, Гогенштауфен или принц Генрих; скоморохами-шпильманами развлекутся. А то сказителя приведут — и поет он о великих героях древности, о Германе — победителе римлян, о подвигах Зигфрида, о славной жизни рыцаря Парцифаля, о пагубной страсти Тристана и Изольды. Притомятся — велят принести пива, да печенья медового, да миндаля засахаренного. Глядишь, и ужин, и к вечерне пора, и дню конец. Ночью, когда дамы уходили, оставив императрицу почивать на громадной постели, когда еле коптил ночник и сладко посапывала у двери верная Труда, Евпраксию охватывала тоска. Как наяву, вставал Генрих перед глазами. А то и про Удальриха Эйхштедта вспоминалось — греховное все, неподобное благочестивой императрице. Киев ей больше не снился.
Наступил Великий пост. Евпраксия стала читать приунывшим дамам вслух Псалтырь и объяснять непонятные слова, беседовать с ними о Священном писании, о том, как жить надо и какие мысли иметь христианке. Архиепископ Бамбергский, послушав однажды императрицу, так изумился, что тут же отписал государю, назвав Евпраксию чудом среди женщин и украшением века. Генрих в ответном письме пожурил супругу за слишком большое усердие в религиозных делах и заверил, что, будь он рядом, ей было бы не до поста. Писал: вот разделаюсь с папой, обращусь лицом к востоку. Поделим мы с твоим батюшкой, русским королем, все земли между нашими царствами-государствами. А ты, не теряя даром времени, роди мне сына, любезная супруга, чтобы было кому править западными славянами. Все кратко, энергично и ладно — любовное письмо, как воинский приказ. Рассмеялась Евпраксия, поцеловала печать мужа: дай время.
Сорок дней изнемогали придворные дамы, сорок дней не носили цветных платьев, не ели скоромного, не целовались с мужчинами. Уж на что императрица Берта была святошей, Адельгейда ее превзошла. А что поделаешь? С глаз прогонит, чина не даст, перстня со своего пальчика не пожалует.