На второй день Пасхи прибыл из Италии от императора посыльный. Евпраксия разгуливала в саду, нюхала цветы, слушала щебет своих дам. Про то, как горожане Пасху празднуют. Про улицы узкие, где неба не видно из-за нависших этажей. Про площади, полные разряженных жителей Бамберга — там шпильманы представление дают: и на ходулях ходят, и на пищалках пищат. Про городские рынки — мясной, сенной, полотняный. Сегодня все друг другу улыбаются, христосуются. Посмотреть бы хоть краем глаза, — искушали дамы. Надеть одежду попроще, взять с собой провожатых — и выйти из дворца, среди простонародья потолкаться. Евпраксия слушала их вполуха, головой качала — не разрешала. Лежала на сердце у нее тревога: давно не было письма от императора.
Доложили о посыльном, велела привести. Вошел — обомлела, дыхания лишилась: Удальрих Эйхштедт — хищный нос, черная борода, глаза как гвозди. Почувствовав, как жадно глядят на нее и барона дамы, тянут шеи, таращат глаза, взяла себя в руки. Через силу улыбнулась, как положено императрице, высокомерно кивнула рыцарю на поклон.
Пристально глядел на расфуфыренную девчонку Удальрих: помнит ли, кто и что он ей? Не забыла, как сладко обнимались однажды на мягком лесном мху? А то ведь и напомнить можно.
— Христос воскресе, — шагнул к императрице и, не чинясь, расцеловал прямо в губы.
Ахнула Евпраксия, уперлась руками в железную грудь; ахнули дамы. Еле дослушала, что говорил ей барон про житье императора (правды не говорил, про удовольствия холостяцкие не рассказывал), еле доиграла роль императрицы. Ушла к себе, показала рыцарю спину. Дамы следом, оживленно судача, какой красавчик и наглец этот Эйхштедт. Постоял Удальрих, глядя им вслед, поддал ногой оброненный какой-то дамой платок, плюнул и пошел прочь. Нехорошо у него было на душе. Везет же этому Генриху! От церкви отлучали, проклинали, низлагали — а он короновался императором, замирил всю страну, теперь в Италии Матильду с папой бьет. Дома у него жена молодая, пригожая. А у барона Эйхштедта ничего нет: ни денег, ни славы, ни жены. Разные потаскухи, да еще в Кведлинбурге аббатиса усохшая.
Сидя в спальне, схватившись за голову руками, поняла императрица: не Удальрих Эйхштедт поцеловал — сам князь тьмы. Ад он ей в душу заронил, пламень бушующий. Хотела молитвой искупить новый грех — слова все позабыла. Ненавистью и страхом полна была душа. Пока человек этот ходит по земле, не знать ей, видно, покоя.
На другой день опять доложили о бароне Эйхштедте: принес императорский портрет, велено передать.
— Пусть пришлет с пажом, — ответила Евпраксия.
— Прислать не может, — сходив к барону, возвестили слуги. — С тайным словом императора должен передать.
Мрачно сдвинув брови, Евпраксия кивнула: ведите Вошел Эйхштедт, на этот раз не с дороги, а приодетый, умытый, завитой, еще красивее вчерашнего. Велел дамам играть на лютнях.
— Никакого нет портрета, — тихо говорит. — Тебя хотел увидеть, потому как опять хочу тобой обладать, а откажешься — расскажу Генриху про ту ночь в лесу.
Стукнуло ей в голову; перехватил дыхание безмерный гнев. Прохрипела:
— Уходи с глаз долой и не подходи близко ни ко мне, ни к Генриху, если жить хочешь. Мужу я сама про нас расскажу.
44
45Удальрих прибыл в Кведлинбург ввечеру с небольшим отрадой воинов. Его тотчас допустили к аббатисе, которая, на полуслове прервав наставление сестрам, даваемое во время вечерней трапезы, устремилась к своему рыцарю. Будто крыльями, взмахнула рукавами, жадно обняла красавца, рывком прижала к тощей груди. Собственноручно нацедила в погребе пьяного меду, откромсала мяса от окорока. Накормив, уложила в постель на высокие перины. Потом не спали до свету. Рассказал Удальрих, что не дает ему проходу императрица и за отказ улестить ее хочет оклеветать перед Генрихом и что теперь ему впору не в Италию возвращаться, а пробираться к герцогу Вельфу с верными людьми. Бранился:
— На наши головы вырастила ты гадину. Вздохнул бездумно:
— Какой рот у Пракседис, будто бутон розовый.
Застонала Адельгейда, закусила подушку. Слово за слово, выведала у милого про ночь в лесу. Заснул Эйхштедт — ив сером рассвете был дивно хорош, разметавшись на перинах, по пушинке собранных безгрешными руками сестер-монахинь.
Через день в Италию из Кведлинбурга монах повез императору Генриху тайное письмо. «Зная про твое семейное счастье, — писала брату аббатиса, — зная, что Пракседис девственной тебе досталась, ибо не тронул ее в первом супружестве маркграф Штаден, как сама она мне открыла, хочу предостеречь твое величество от излишней доверчивости; нынче окружают императорскую супругу молодые мужчины, с коими она по неопытности своей от души веселится и ведет долгие беседы, отпустив дам; барона же Эйхштедта, присланного тобой из Вероны, упорно склоняя ко блуду, вынудила от двора удалиться в страхе и замешательстве».