Вне себя, Конрад бежал прочь и, вскочив на коня, несмотря на позднее время, с немногими спутниками выехал за городские ворота, чтобы, как он полагал, никогда больше не возвращаться в Верону. Генрих же, ворвавшись к жене, объявил, что осуждает императрицу на пожизненное заключение в башне, где она будет прикована к стене и где отныне не увидит подле себя ни одного человеческого лица. Истерзанная женщина встретила эти слова с облегчением.
Нет, не бесследно для души проходила жизнь: в 42 года он чувствовал себя стариком. Иногда, страдая бессонницей, бродил по мрачным переходам веронского замка, — и горькие, страшные воспоминания заставляли его скрежетать зубами. О бесконечная, изматывающая вражда с папами! Ее передали ему предки вместе с цветом волос, формой носа и необузданной страстностью. Тогда, в молодости, он был неопытен и горяч. Он думал, что, законодательно отрешив папу от власти,
55тем самым уничтожит его. В ответ Григорий VII отлучил от власти его самого. А подданным — всем этим проклятым швабским, саксонским, баварским герцогам и графам — того и надо было: настали черные дни саксонского восстания. Спасением его могло стать освобождение от церковного отлучения.
Стояла зима, Альпы были непроходимы. Удивив мир, Генрих за несколько дней до Рождества двинулся из Шпейера в Италию. Испуганный папа тотчас спрятался от него в Каноссе, неприступном замке верной дочери церкви маркграфини Матильды. Но не войско захватил с собой Генрих — жену, младенца-сына, несколько слуг. У короля даже не было денег. Зима в том году выдалась настолько суровой, что со дня св. Мартина (11 ноября) и до апрельских календ Рейн можно было перейти по льду; вымерзли все виноградники и сады. Мятежные герцоги — союзники папы — расставили по дорогам заставы, чтобы помешать движению короля, — и он пробирался звериными тропами, рискуя или замерзнуть, или получить нож между ребер. В пути Генриха встретила теща — маркграфиня Туринская. Но не оказывать помощь собиралась любящая родственница, а вымогать: теща соглашалась пропустить его через свои владения, только в случае передачи ей пяти итальянских епископств, граничивших с ее владениями. Роковой день 15 февраля, в который он перестанет быть королем, все приближался, — и Генрих уступил теще. Переход через Альпы был ужасен. Склон перевала так оледенел, что люди вынуждены были передвигаться на четвереньках, скользили, падали и катились вниз. Королеву Берту и других дам усадили на воловьи шкуры, и проводники поволокли визжавших женщин вниз. Лошадей скатывали, связав им ноги, причем многие покалечились. И все-таки Генрих перешел через Альпы.
В Италии множество людей было недовольно папой. Едва слух о приближении короля распространился по стране, к Генриху устремились его вассалы — почти все итальянские графы, и вскоре вокруг него собралось большое войско. Папа отсиживался в Каноссе. Замок можно было осадить, — но сколько времени продлилась бы осада? Тогда Генрих пригласил к себе для переговоров Матильду, а затем отправил ее к папе в сопровождении знатных людей. В ответ на их просьбы простить короля папа сурово ответил, что, если Генрих прав и не оскорблял апостольский престол, не нарушал клятв, королю нечего бояться, пусть явится весной в.Аугсбург, где должны были собраться немецкие князья, и в споре между королем и подданными папа вынесет третейское решение. Но Матильда указала, что близится 15 февраля. Папа долго отказывался снять отлучение; наконец с большим трудом он дал уговорить себя и согласился на свидание с Генрихом, пообещав, что если король принесет искреннее раскаяние, то вина будет забыта.
О позор Каноссы! Тяжким грузом он лег на плечи 27-летнего короля, а белые снежинки Каноссы навсегда застыли в его черных волосах. Замок Матильды был обнесен тройной стеной. Короля пустили внутрь второго кольца, оставив его свиту снаружи. Сняв одеяние, без всяких знаков достоинства, он стоял в покаянной рубахе, босой, на коленях, три дня с утра до вечера. На третий день ожидания, которое могла выдержать только железная воля Генриха, на третий день неслыханного унижения он был допущен к папе. Григорий был удовлетворен. Сурово отчитав дерзкого мальчишку, он снял отлучение, обусловив это целым рядом оговорок. Генрих с радостью поклялся исполнить все требования папы. Он не выполнил ни одного условия. Спохватившись, Григорий снова отлучил его — но было поздно: вернувшегося в Германию короля народ, не желавший новых усобиц, встретил с ликованием.
О тихие снежинки Каноссы! Не только белые нити в волосах, не только ломота в застуженной пояснице — душа в уродливых рубцах. Где ты нынче, Григорий! Издох, как пес, на чужбине. Тело твое давно сгнило, а душа превратилась в зловонный пар, — ибо нет в природе других ада и рая, кроме тех, что вокруг нас на земле! Твое вместилище нынче — душа врага твоего, кровоточащая, изнывающая от мук. Старые раны болят по ночам. Сон бежит от век — и тогда приходится вставать и бродить по замковым лестницам и переходам, пугая дремлющую стражу.