Грамоту Евпраксии на собор4 доставил старый Вельф; выслушав его, священнослужители признали императора виновным. По постановлению их грамота императрицы была размножена и разослана всем немецким архиепископам для ознакомления.
Каносский замок, мрачный в любую погоду, не похорошел и весной. Единственной отрадой Евпраксии были прогулки в смотровую башню, откуда открывался вид на окрестности.
— Могу я ходить туда одна? — робко спросила она Матильду.
— Конечно, — отвечала маркграфиня. -— Ты вправе делать, что хочешь, государыня; но я обязана заботиться о твоей безопасности, и поэтому разреши свите сопровождать тебя повсюду, в башню тоже.
Евпраксии оставалось смирение. В другой раз она спросила маркграфиню, можно ли ей уехать из Каноссы.
— Конечно, государыня, — ответила та. — Как только у тебя будет штат, приличествующий твоему титулу, о чем должен позаботиться король наш Конрад, ты покинешь Каноссу.
Поняв, что снова в тюрьме, беглянка ни о чем больше не просила. Конрад не торопился перевезти мачеху к своему двору. Как вдруг из Рима прибыл от Урбана епископ с приглашением императрице посетить его святейшество папу. Отличавшаяся большим благочестием Матильда вызвалась сопровождать Евпраксию в Рим. Та робко заметила, что не смеет отрывать правительницу Тосканы от многотрудных дел и что юный герцог Вельф с успехом справился бы с этим, — на что, сумрачно глянув, Матильда вообще не ответила.
Во время путешествия из Каноссы в Рим глазам киевской княжны предстала Италия, страна, которой она не знала, хотя и жила в ней уже четвертый год. Еле вышедшей из мрачной тюрьмы узнице страна эта показалась земным раем. Горы, пышная весенняя зелень, каменные города, древние развалины наполнили восхищением сердце молодой женщины. Вечный город встретил киевлянку плеском и шумом своих вечных фонтанов, ярко-синим небом, невообразимой грязью каменных улиц, тихим шелестом сорняков на античном форуме. Матильда имела в Риме дворец, похожий на крепость; в нем и разместились путешественники. Все ближайшие дни Евпраксии были заняты посещением храмов и святынь. Прикладываясь к мраморным саркофагам, лежа на порфирных полах, целуя золотые распятия, она успевала краем глаза рассмотреть окружающее великолепие, дивясь богатству латинской церкви. Посещение замка св. Ангела, обставленное весьма торжественно, сошло гладко: папа ласково принял беглую императрицу. Был он не стар, внешность имел совершенно мирскую, манеры тоже. Поцеловав руку наместника св. Петра, она встретила глаза его — острые и умные. Оставшись наедине с Матильдой и Урбаном, Евпраксия, по просьбе маркграфини, без утайки поведала папе о своих злоключениях, прерывая рассказ обильными слезами и добавив просьбу помочь ей вернуться на родину — что было неожиданностью для Матильды. Усмехнувшись, папа обещал ей .полное отпущение грехов — «в случае, если слова ее сочтут правдивыми все архиепископы», — а также свое личное покровительство («У дочери нашего сердца маркграфини Матильды много иных забот»), но о Киеве умолчал. И Евпраксия осталась в Риме.
Местожительством императрице был назначен монастырь св. Доминики. Как ясный день от ночи, отличался этот южный, нарядный, полный зелени монастырь от мрачного Кведдинбурга. Настоятельницей его была молодая римлянка мать Марцелла. Непринужденно поцеловав высокую гостью, она сказала, что посещение утренних и вечерних служб обязательно, а во все остальное время императрица пусть живет, как хочет.
В Риме она провела около года, деля время между молитвами, прогулками и чтением — занятием, которое всегда очень любила. Она скоро заметила, что нравы в монастыре не очень строги, а монахини, большая часть которых принадлежала к лучшим семьям города, предпочитают молитвам светские удовольствия. Ее посетили многие знатные римляне, и некоторые, плененные высокородной чужеземкой, пришли во второй и третий раз, однако холодное обращение ее вскоре прекратило назойливые визиты. Не тем была полна ее душа. О милая родина, как добраться до тебя одинокой и нищей женщине? Да и примешь ли ты свою опозоренную дочь! Пережитое не уходило из памяти, заставляя плакать и стонать по ночам, а днем молиться, горестно сетуя на судьбу. Генрих втоптал ее в грязь. Нет, не ее — себя унизил, лишил царствия небесного, обездолил этот человек. Сказано: не мсти мучителям своим. Но сказано и другое: согрешающих обличай перед всеми, чтобы и прочие страх имели. Когда ее посетил Конрад и от имени папы предло жил выступить на всеитальянском церковном соборе с разоблачениями императора, она дала согласие.