83Вполуха про злое слушала: истомила дорога, уходили силы. С нетерпением виделись ей матушкины палаты теплые, изобильные, столько лет в тридевятом царстве сновидением казавшиеся: кошка на лежанке мурлычет, мамки с прялками сидят, Катька по горнице разгуливает, косищей девичьей потряхивает. О родная земля, отогрей, не отвергни!
Стольный город Киев, стоявший среди вековых дубрав, на обрывистом берегу полноводного и широкого тогда Днепра, окаймляли высокие земляные валы с каменными стенами по верху. Едва увидев их, она спешилась. Подкосились резвые ноги, пала на колени; начала было молиться — да не смогла. Заливаясь слезами, распростерлась в дорожной пыли, целуя землю. В молчании пережидали русские воины, давая выплакаться княгине. Ярослав прослезился, поднял Евпраксию Всеволодовну: видать, несладко сестрице на чужбине пришлось. Поехали напрямик к великокняжьему дворцу. Закружилась голова от теремов да башен, от многолюдья киевских улиц. Горючие слезы тихо струились из глаз княгини, никакой силой было их не осушить. У Святой Софии все спешились, вошли в храм. Многие церкви повидала на своем веку Евпраксия — и толстостенные немецкие, и мраморные итальянские, и чешские, и угорские, и польские — но не было для нее на свете храма краше Киевской Софии. Маленькая и несчастная, вошла внутрь, затаила дыхание: огромная Матерь Божья, паря в золотом сумраке над алтарем, поднимала благословляющие руки; прекрасное лицо Марии строго, широко раскрытые глаза смотрят прямо на многогрешную княгиню. Как вошла, тут и стала на колени. Била земные поклоны, касаясь лбом мозаичного пола. Со стены печально глядели на нее давно ставшие бестелесными тенями тетки — Анастасия, королева Венгрии; Анна — королева Франции; Елизавета — королева Норвегии.
Ко мраморному гробу отца княгиню подвели под локти — сама идти уже не могла. Седьмой уж год пошел, как преставился великий князь. Братец Ярослав сказывал, многие беззакония Князева младшая дружина чинила, пока болел Всеволод Ярославич, а тут еще засуха невиданная и голод; мор косил народ, половцы житья не давали. Не стал требовать князь Владимир, брат Апраксы, отцов стол, доброй волей прочь отошел, подчинился старшему Рюриковичу, — и киевляне назвали великим князем Святополка Изяславича, отца Ярославова. Тут половцы с Тугорханом налетели, хуже саранчи. Бились на реке Стугне с погаными целый день до вечера. Многие киевляне тут полегли: не было еще на Руси столь злой сечи. А князь Ростислав, брат Апраксы, сам в своей погибели виноват.
Евпраксия слезинки не проронила: что ей был забытый братец! Спросила про Мономаха.
— Мономах в Переяславле сидит.
— Как так?
-
Переяславль — невеликий град на самом краю земли Русской, у Дикого Поля. Как получилось, что Всеволодов сын, пятнадцать лет правивший вместе с отцом Киевской державой, вдруг оказался там? А как же Чернигов — вотчина, ему отцом данная? Ярослав смутился немного, однако не утаил, что прогнали Мономаха из Чернигова, а виноват в том безбожный князь Олег Святославич. Носило его долго по свету, испоганился у латынян, а тут пришел из Тмутаракани, да не один, а с половцами, осадил Чернигов и принудил уйти князя Владимира.
Великий князь Святополк Изяславич, сын изгнанного братьями-князьями Всеволодом и Святославом князя Изяслава Ярославича, двоюродный брат Евпраксии Всеволодовны, находился о ту пору в походе. Нежданную гостью приняли жена его, княгиня Ирина, и мать, княгиня Ефросиния, неласково приняли: Ирина была молодой половчанкой, дочерью Тугорхана, слова по-русски молвить не умела, а Еф-росинию звали в молодости Гертрудой, была она дочерью польского короля и немецкой графини; о делах Евпраксии досыта была наслышана от младшей сестры императора Генриха, вышедшей недавно замуж за нынешнего польского короля.