Разговоры о соли Евпраксия слышала краем уха уже на пиру, но не придала им значения: мутило голову зелено вино, когтили нежную кожу злые взгляды, жег грудь бесценный камень Аттилы— прощальный дар угорского короля. Потом, отоспавшись, узнала, что голь кабацкая, взявшись за дреколье и каменья, разгромила соляные лавки на торжке; несколько людей князя было убито, на улицах стало неспокойно. Всполошившаяся княгиня Анна уехала в обитель, повезла избитому Прохору лекарство. В отсутствие матери Евпраксия приняла Годинову боярыню: преданная княгине Анне старуха донесла, что пепел в Про-хоровом ларе в соль так и не превратился, и по приказу великого князя слуги тайно выбросили его за городскую стену. Евпраксия задумалась. Голодно, плохо жили киевляне. А матушкины амбары ломились от съестного; соли в них было припасено лет на десять вперед. Или не кормила она в Бамберге странников да вдов? Ту добрую ее славу пустили по ветру в Вероне; нынче следует новую заработать. Кликнула Катерину; с ней да с Годиновой боярыней решили помочь бедняге Прохору совершить чудо.
Наутро по Киеву распространился слух: выброшенный за стену Прохоров ларь оказался полным соли. Многие, сбегав, успели набрать ее целые подолы. Это чудо взбудоражило весь город. Забыв о бунте, люди толпами устремились к Печорской обители. Сам великий князь, немало смущенный, отправился туда принести Лебеднику свои извинения. Ликовала, усмехалась Евпраксия.
На крутом берегу Днепра полвека назад вырыли пещеры смиренные люди и поселились, чтобы, кто как мог, служить Богу. С тех пор Печорская обитель Пресвятой Богородицы разрослась, оделась стенами,
украсилась церквами; были у нее теперь свои бесценные святыня: икона Богоматери, 'захоронения отцов Антония и Феодосия. Но по-прежнему копали себе пещеры по склонам Днепра смиренные люди вроде Прохора, чтобы жизнью своей трудной и жаркими молитвами утешать народ.
Радушно встретили пожаловавшую к ним Евпраксию монахи. Невдомек было беглой императрице латынской, что не ее чествует Печорская обитель. Ненавидя Святополка, иноки в пику ему выражали любовь к единокровной сестре Владимира Мономаха. Боялись Святополка монахи — но кто им мог запретить чествовать сестру Мономахову, дочь богобоязненной княгини Анны? А Евпраксия была как бездумный цветок, как бабочка пестрая: чуть пригреет солнышко, снова все лепестки, все крылышки распушит. День прожила в обители, два — уезжать не хочется. Игумен Иоанн дочерью милой называет. Прохор Лебедник таращит на княгиню голубенькие глазки. Старец Никон дивными речами учеными изголодавшееся сердце насыщает. Прочитала рукой его святой житие князей Бориса и Глеба написанное, слезами облилась, оплакивая мучеников за веру. Неужели солнце для нее опять воссияет, и здесь, в Киевской земле, надышится она досыта чистым и бодрящим воздухом премудрости? О многом старцам поведала княгиня — о нечестии латышских епископов, о сектах богомерзких, о поклонниках Антихриста, о распутстве в немецких и фряжских монастырях, о лихоимстве клира, о грешном римском папе; с гневом, со слезами рассказывала. Говорила:
— Только у вас, отцы святые, и вижу благочестие; только вас Бог возлюбил.
В ответ монахи повествовали про чудеса, творящиеся в их обители, про неиссякаемые сусеки Феодосиевы, про столбы огненные, про светлых старцев, молитвами коих обитель держится, про дивный Прохоров ларь. И еще они рассказывали о Русской земле, о нуждах ее и болях. Присутствовавшая тут же княгиня Анна удовлетворенно слушала беседу: не все благочестие дочка-то по латынским странам развеяла, глядишь — и возьмется за ум. Вон как истово молится. И брови нынче не насурьмила, и щеки не нарумянила. И Магдалина прежде была блудницей.