— Хочу на вежу.
Родственники стали дружно отговаривать: и ветер там, и ступенек много. Владимир понял, с улыбкой протянул руку:
— Пойдем, дитятко.
Были наверху башни ветер и лютый мороз. Вокруг, насколько глаз хватало, раскинулись занесенные снегом дали: близко, совсем близко придвинулось к Переяславлю Дикое Поле. Низко в небе краснело солнце.
— В чем я должна каяться? — дерзко спросила она князя. — Вот скажи здесь и сейчас.
Мономах долго не разлеплял озябших губ.
— Мы, люди, грешны по природе своей, — тихо заговорил он, — и если кто сотворит нам зло, готовы пожрать его. А Господь прегрешения наши терпит, хотя и скатано: кроткие унаследуют землю и насладятся миром.
— Осуждаешь ты меня, что я мужа оставила и всесветно его позорю, а того не знаешь, что император Генрих не по заповедям Божьим живет, а дьяволу поклоняется.
— Ему Бог судья, а ты помни: мучимой — не мсти, ненавидимой — люби, гонимой — терпи, хулимой — молчи.
— Господи! — разрыдалась Евпраксия. — За что?! Знаешь ли ты, что он черные мессы Сатане справляет?
— Гляди! — повернул ее к свету Мономах.
В небе творилось нечто небывалое. Побледневшее солнце огородилось тремя яркими дугами, и по бокам расположились еще полудуги, спинами друг к другу. Полнеба запылало красным, от земли поднималась белесая мгла. Евпраксия, полуоткрыв рот, в испуге наблюдала за грозным знамением.
— Велик ты, Господи, и чудны дела Твои, — перекрестилась она. Мономах обнял сестру:
— Молись, дщерь, чтобы обратил Господь это знамение на добро. Трудною дорогой заставлял идти близких Мономах, но и сам с нее
не сворачивал. Каждый день он вставал до свету и прежде всего направлялся в церковь просить у Бога продлить ему жизнь, чтобы успеть совершить все задуманное; заодно в грехах каялся, без устали кладя земные поклоны. Так, для порядка: не было у князя грехов — ни волею, ни неволею никому не чинил он зла и на том крепко стоял. А что головы собственноручно половцам сносил, так то были вражины, разорители земли Русской, и не было греха в убийстве злодея.
Еще раз, перекрестив лоб, приступал к делам. Сначала занимался хозяйством, лично осматривал погреба и кладовые, конюшни и овчарни. Потом шел либо суд творить, либо думать с дружиною, либо читал и писал. Суд его был скор и справедлив: не губил ни одной христианской души, ни правого, ни виноватого никогда не казнил; сирот и вдовиц защищал, худым и убогим всем помогал, веля Бога, а не князя благодарить. Дружину свою в чести держал; крепко помня об отцовых неурядицах с киевским боярством, ничего не решал без одобрения ближних своих бояр и воевод.
В свободное время более всего князь любил читать. Зная греческий язык, часто услаждал и омывал душу в разливанном море древнегреческих и византийских книг. Сам много писал. «Велик ты. Господи, благословенно и славно имя Твое вовеки по всей земле. Всяк дивится премудрости Твоей: как небо устроено, и как солнце, луна, звезды, и тьма, и свет. И земля на водах положена, Господи, Твоим промыслом. И дивимся чуду, как из праха создал Ты человека, как разнообразны человеческие лица. Звери различные, и рыбы, и птицы — все дал Бог на пользу людям, в пищу и на радость. Велика, Господи, милость твоя к нам. И кто не восхвалит тебя, Господи, и не верует всем сердцем и всей душой во имя Отца и Сына, и Святого Духа, и не исполняет волю Твою да будет проклят во веки веков».
В полдень князь обычно обедал, причем пищей простою, требуя еде и питию происходить без шума великого, без плесканий и хохота, бесчинствами скоморошьими вызываемых. Всякие непотребства с трудом выносил, ибо нельзя человеку оставаться чистым, коли его грязью забрасывают. Зато любил песенников и сказителей, в Бояне души не чаял.
После обеда он спал, ибо полуденный сон назначен человеку Богом; заодно с князем спал весь княжий двор. Встав, принимал послов, купцов, просителей и с особым почетом — епископов, попов и игумнов, книжных людей, общество коих особо ценил. Вечером пировал с дружиною и слушал певцов, либо мылся в бане, парясь заваренными на квасу березовыми вениками, либо читал и писал. Потом шел к вечерне. Ложась, снова молился, кланяясь до земли. Припоминал ошибки, совершенные за день, и, если надо, тут же слезно каялся, приговаривая:
— Боже, как блудницу, разбойника и мытаря помиловал ты, так и меня, грешного, помилуй.