Евпраксия с удивлением разглядывала его. Был незнакомец высок, некрасив, не очень молод; убор его был небогат, у ног лежал меч в простых ножнах. Чем больше всматривалась, тем более тревожилась: кого-то он ей напоминал. И вдруг ахнула, всколыхнулась испугом и радостью: на воина со змием, что изображен на стене Киевской Софии, был похож незнакомец. А он не спускал с нее любующихся глаз.
— Вот ведь какой цветочек распустился в Кведлинбурге, — говорит. Развязная речь и манеры изобличали человека бывалого. Покраснев,она хотела уйти. Стал удерживать и ласково выспрашивать, отчего глазки заплаканы. Евпраксия возьми и расскажи все: что овдовела в шестнадцать лет, что хочет к родителям, а семья мужа заперла ее в монастырь и настаивает на постриге. Только о титулах своих громких не помянула, чтобы не унизить незнатного собеседника. Рыцарь слушал внимательно, стоя меж капустных грядок; некрасивое и такое знакомое лицо его было добрым и печальным. Темные волосы с обильной проседью шевелил ветер. Да что же это за диво, как мог портрет его в русском храме скататься?
— Далеко ли живут твои родители? — осведомился он.
— Отсюда не видно. В три дня не доскачешь.
— Уповай на Бога, милая, — сказал задумчиво. — Бог тебя не оставит, а я, глядишь, и пригожусь. Мы еще встретимся.
Никому, даже Труде, не рассказала о странной встрече — но долго раздумывала о ней. А ну и впрямь поможет ей неведомый рыцарь?
Адельгейда варила любовное зелье. Сестра Матильда сообщила ей рецепт; сестра Катарина с молитвой собрала корни мандрагоры и семена белладонны, думая, что пойдут они на приготовление лекарств, а сестра Ганна высушила их. Не греховное было это зелье, ибо с молиг-вой святому Мартину собирались корни и молитвой святой Варваре — сушились. Впрочем, Адельгейду не остановил бы и грех: одним больше, одним меньше, никакой уж разницы. Это зелье должен был выпить прибывший в Кведлинбург с императорской свитой славный рыцарь Удальрих Эйхштедт.
В исхудавшем теле аббатисы жили чувства, недоступные пониманию монахинь. До четырнадцати лет пребывала она в миру среди разнузданных королевских придворных, видела и знала все; дурна лицом была и злоязыка, потому лишь осталась чиста. В монастырь ей пришлось уйти после того, как раздраженные бароны и епископы изгнали правивших страной неразумную королеву-мать и Рудольфа Рейнфель-дена. Безвинно пострадала принцесса, только теперь уж не исправишь.
За толстыми стенами Кведлинбургской обители пересидела она бесчинства своего брата-короля, ссоры его с папой, мятежи феодалов, страшное восстание славян-ободритов, разрушивших славный Гамбург. И молодость свою тоже. Монастырь находился в Саксонии, и, когда в области началось бурное восстание против короля, Адельгейда предпочла дружбу с мятежниками. В отместку брат осадил аббатство, ворвался в него со своими головорезами и учинил невообразимые бесчинства. Ни сан, ни происхождение не оградили Адельгейду от унизительного и горького насилия: друг и собутыльник Генриха Удальрих Эйхштедт совершил мужской подвиг, причем милый братец впихнул отбивавшуюся Адельгейду прямо ему в лапы. Бесчестье Адельгейды стало известно по всей Немецкой земле и дважды обсуждалось на съездах феодалов. Оно сильно повредило королю в глазах народа. Впрочем, Генрих, исполненный всех пороков и сатанинской гордости юноша, в грош не ставил молву.
А Удальрих приезжал опять и опять — на те поры званый и жданый. Грубая его сила да снадобья, которыми аббатиса травила в себе младенцев, вконец иссушили ее, зажгли глаза адским пламенем, наполнили душу злой печалью. Адельгейда варила любовное зелье. Годы ее уходили. Неделю проклятый и возлюбленный Эйхштедт в Кведлинбурге, а до сих пор не пожаловал. Говорят, возит с собой двух распутных девок, милуется с ними и тешится. Что ему сорокалетняя монахиня?