- Что же? - недоверчиво, но с любопытством спросил алхимик. - Ну, это не моя область. - Умеете вы делать золото? - спросил Ленуар с усмешкой. - Нет, кажется, не умеем, но вот алмазы у нас делают. - Каким образом? - Из углерода... ну, в общем, из угля... при огромном нагреве и под огромным давлением, как я понимаю. Вы же знаете, и уголь и алмаз - тот же углерод, один и тот же элемент. - Элемент?! - Ну, я ведь говорил, сам я не... - Который из всех - первоэлемент? Который главенствующая стихия? закричал Ленуар, вскинул руку с ножом, глаза его сверкали. - Элементов около сотни, - стараясь не выдать испуг, сдержанно ответил Барри. Два часа спустя, выжав из Барри все, до последней капли, остатки сведений по химии, который тот когда-то получил в колледже, Ленуар выбежал в ночь и вскоре возвратился с бутылкой. - О, господин мой! - кричал он. - Подумать только, что я предлагал тебе всего лишь хлеб и сыр! В бутылке оказалось чудесное бургундское урожая 1477 года, добрый выдался год для винограда. Они выпили по стаканчику, и Ленуар сказал: - Если бы я мог тебя хоть как-то отблагодарить! - Вы можете. Знакомо вам имя поэта Франсуа Вийона? - Да, знаю, - не без удивления сказал Ленуар. - Но он ведь только сочинял какую-то чепуху, на французском сочинял, а не на латыни. - А знаете вы, когда и как он умер? - Ну конечно. Его повесили здесь, на Монфоконе, то ли в шестьдесят четвертом, то ли в шестьдесят пятом, с шайкой таких же негодников. А что тебе до него? Еще два часа спустя бургундское иссякло, горло у обоих пересохло, за окном чуть брезжил ясный холодный рассвет, и стражник выкрикнул три часа. - Я дико устал, Жеан, - сказал Барри. - Отошли-ка меня обратно. Алхимик не стал спорить, слишком он был учтив, полон благодарности, а вдобавок, пожалуй, тоже совсем выдохся. Барри стал столбом внутри пентаграммы - высокий, костлявый, закутанный в коричневое одеяло, с дымящейся сигаретой в зубах. - Прощай, - печально молвил Ленуар. - До свидания, - отозвался Барри. Ленуар начал читать заклинание задом наперед. Пламя свечи затрепетало, голос алхимика зазвучал тише. - Me audi, haere, haere! - прочел он, вздохнул и поднял глаза. Пентаграмма была пуста. Трепетал огонек свечи. - А я узнал так мало! вскричал Ленуар в пустую комнату. Потом забарабанил кулаками по раскрытой книге. "И такой друг... истинный друг...
Он закурил сигарету из тех, что оставил ему Барри, - он мигом пристрастился к табаку. Так, сидя за столом, он уснул и проспал три часа. Пробудясь, посидел немного в хмуром раздумье, снова зажег свечу, выкурил вторую сигарету, а потом раскрыл книгу под названием "Incntoria" и начал читать вслух: - Haere, haere...
- О слава богу! - сказал Барри, поспешно выступил из пентаграммы и стиснул руку Ленуара. - Послушай, я вернулся туда, в эту комнату, в эту самую комнату. Жеан! Но она была такая старая, ужасно старая и пустая, тебя там не было... и я подумал, господи, да что же я наделал? Я готов душу продать, лишь бы вернуться назад, к нему... Что мне делать со всем тем, что я узнал в прошлом? Кто мне поверит? Как я все это докажу? Да и кому, черт возьми, рассказывать, когда всем на это наплевать? И не мог уснуть, битый час сидел и проливал слезы... - Ты хочешь здесь остаться? - Да. Вот, я прихватил... на случай, если ты опять меня вызовешь. - Он несмело выложил восемь пачек все тех же. сигарет "Голуаз", несколько книг и золотые часы. - За эти часы могут дать хорошую цену, - пояснил он. - Я знал, от бумажных франков толку не будет. При виде печатных книг глаза Ленуара загорелись любопытством, но он не двинулся с места. - Друг мой, - сказал он, - ты говоришь, что готов был продать душу... ну, сам понимаешь... Готов был и я. Но мы ведь этого не сделали. Так как же... в конце концов... как все это случилось? Оба мы люди. Не дьяволы. Не было договора, подписанного кровью. Просто два человека, оба жили в этой комнате... - Не знаю, - сказал Барри. - Это мы продумаем после. Можно, я останусь у тебя, Жеан? - Считай, что ты у себя, - сказал Ленуар и с большим изяществом обвел рукою комнату, груды книг, колбы и реторты, свечу, огонек которой уже побледнел. За окном, серые на сером небе, высились башни Собора Парижской Богоматери. Занималась заря третьего апреля. После завтрака (корки хлеба и обрезков сыра) они вышли из дому и взобрались на южную башню. Собор был такой же, как всегда, только стены не такие закопченные, как в 1961 году, но вид с башни поразил Пенниуизера. Внизу лежал совсем небольшой городок. Два островка застроены домами; на правом берегу теснятся, обнесенные крепостной стеной, еще дома; на левом - несколько улочек огибают здание университета; и это все. Между химерами собора, на теплом от солнца камне, ворковали голуби. Ленуар, которому этот вид был не внове, выцарапывал на парапете (римскими цифрами) дату. - Надо отпраздновать этот день, - сказал он. - Сьездим-ка за город. Уже два года я не выбирался из Парижа. Поедем вон туда... - Он показал на зеленый холм вдали, там сквозь утреннюю дымку чуть виднелись несколько хижин и ветряная мельница.- ...На Монмартр, а? Говорят, там есть неплохие кабачки. Их жизнь быстро вошла в покойную колею. Поначалу Барри чувствовал себя неуверенно на людных улицах, но Ленуар отдал ему запасной черный плащ с капюшоном, и в этом одеянии он если и выделялся в толпе, то разве лишь высоким ростом. Во Франции пятнадцатого века он, вероятно, был самый рослый из людей. Условия жизни убогие, вши неизбежное зло, но Барри и прежде не очень гнался за комфортом; всерьез ему недоставало только чашки кофе к завтраку. Они купили кровать, бритву (свою Барри забыл прихватить), Жеан представил его домовладельцу как мсье Барри, своего родича из Оверни, и теперь их повседневная жизнь окончательно устроилась. Часы Пенниуизера принесли им баснословное богатство - четыре золотых монеты, довольно, чтобы прокормиться целый год. Продали они эти часы как диковинную новинку, сработанную в Иллирии; покупатель, камергер его величества, как раз подыскивал достойную вещицу в подарок королю; он поглядел на марку фирмы: "Братья Гамильтон, Нью Хейвен, 1881",- и с понимающим видом кивнул. К несчастью, не успев еще вручить свое подношение, он угодил за решетку, в одну из клеток в замке Тур, куда Людовик ХI сажал провинившихся придворных, и те часы, быть может, поныне лежат в тайнике за каким-нибудь кирпичом в развалинах Плесси; однако двум ученым мужам это ничуть не повредило. С утра они разгуливали по городу, любовались Бастилией и парижскими храмами либо навещали разных второстепенных поэтов, которыми интересовался Барри; после завтрака рассуждали об электричестве, о теории атома, о физиологии и прочих материях, коими интересовался Ленуар, производили небольшие химические и анатомические опыты - как правило, неудачные; после ужина просто беседовали. В долгих непринужденных беседах они переносились через века, но под конец неизменно возвращались сюда, в полутемную комнату с окном, настежь открытым весенней ночи, к своей дружбе. Через две недели уже казалось, будто они знают друг друга всю жизнь. Они были совершенно счастливы. Оба понимали: им не удастся применить знания, полученные друг от друга. Как мог бы Пенниуизер в 1961-м доказать истинность своих познаний о старом Париже? Как мог бы Ленуар в 1482-м доказать истинную ценность научного метода познания? Обоих это ничуть не огорчало. Они и прежде всерьез не надеялись, что хоть кто-то их выслушает. Они жаждали только одного - познавать. Итак, впервые за всю свою жизнь оба они были счастливы; настолько счастливы, что в них стали пробуждаться кое-какие желания, которые прежде задушены были жаждой знаний. Однажды вечером, сидя за столом напротив Жеана, Барри сказал: - Я полагаю, ты никогда особенно не помышлял о женитьбе? - Да нет, - неуверенно ответил друг. - Все же я духовное лицо, хоть сан мой и скромен... да и как-то было не до женитьбы... - И это дорогое удовольствие. Да притом, в мое время ни одна уважающая себя женщина не захотела бы жить, как жил я. Американки до дьявола самоуверенны и деловиты, блистательны, но наводят на меня страх... - А наши женщины маленькие и черные, как жуки, и у них гнилые зубы,- мрачно сказал Ленуар. В тот вечер о женщинах больше не говорили. Но заговорили назавтра, и на следующий вечер, а на третий - друзья удачно препарировали лягушку, выделили нервную систему, распили, чтобы отпраздновать такой успех, две бутылки Монраше 1474 года и порядком опьянели. - Читай-ка заклятие, Жеан, вызовем женщину,- сладострастным басом предложил Барри и ухмыльнулся, точно химера на соборе. - А вдруг на этот раз я вызову дьявола? - Пожалуй, разница невелика. - Они неудержимо расхохотались и начертили пентаграмму. - Haere, haere...- начал Ленуар. Тут его одолела икота, и за дело взялся Барри. Дочитал до конца. Налетел порыв холодного ветра, запахло болотом - и в пентаграмме возникло совершенно обнаженное существо с длинными черными волосами и дикими от ужаса глазами, оно отчаянно визжало. - Ей-богу, это женщина,-- сказал Барри. - Разве? Да, это была женщина. - На, вот тебе мой плащ,- сказал Барри, потому что несчастная вся тряслась, испуганно тараща глаза. И накинул ей плащ на плечи. Женщина машинально завернулась в плащ, пробормотала: - Gratios ago, domine. (Благодарю, господин (Лат.)). - Латынь! - вскричал Ленуар.- Женщина - и говорит по-латыни?! Он был этим столь глубоко потрясен, что даже Бота быстрей оправилась от перенесенного ужаса. Оказалось, что она была рабыней в доме супрефекта Северной Галлии, жил супрефект на меньшем из островов затерянного в болоте островного города, называемого Лютециа. По-латыни Бота говорила с сильным кельтским акцентом и даже не знала, кто был римским императором в то время, из которого она явилась. Истинная дочь варварского племени, презрительно заметил Ленуар. Да, правда, она была невежественной, молчаливая, смиренная дикарка с гривой спутанных волос, белой кожей и ясными серыми глазами. Заклятие вырвало ее из глубины крепчайшего сна. Когда два приятеля наконец убедили ее, что они ей не снятся, она, видимо, приписала случившееся какой-то прихоти своего чужеземного всемогущего господина-супрефекта, и приняла свою участь, не задаваясь больше никакими вопросами. - Я должна вам служить, господа мои? - осведомилась она робко, но не хмуро, глядя то на одного, то на другого. - Мне - нет, - проворчал Ленуар и прибавил по-французски, обращаясь к Барри: - Валяй, действуй; я буду спать в чулане. Он вышел. Бота подняла глаза на Барри. Никто из галлов и мало кто из римлян отличался таким великолепным высоким ростом; ни один галл и ни один римлянин никогда не говорил с нею так по-доброму. - Светильник почти догорел,- сказала она (то была свеча, но Бота никогда прежде не видела свеч).- Задуть его?