Она старалась казаться спокойной, между тем, как это имя заставило нахлынуть на неё целый ряд далеких воспоминаний и усиленно забиться её сердце, но она переломила себя.
— Если это жена её сына, то я, наверное, завтра увижу её и разочарую Николая Павловича… Надеюсь, что вы не сердитесь на меня, что я без спросу решилась привезти несчастную сюда, чтобы иметь время подготовить не менее несчастную мать к роковой встрече с безумной, еле живою дочерью…
— Что ты, тетя Таля… наш дом всегда был и будет твоим домом, и разве кроме хорошего, доброго и умного, ты можешь что-нибудь сделать… — с искренней наивностью сказала Лидия Павловна.
Графиня Аракчеева улыбнулась и крепко поцеловала молодую женщину.
— Позволь и мне поцеловать тебя за эти твои слова! — сказал Антон Антонович, привлекая к себе жену. — Тетя Таля лучшая женщина в мире…
— Уж вы скажете, — с ясной улыбкой пригрозила ему пальцем Наталья Федоровна.
Удалившись к себе, чтобы переодеться с дороги, она позаботилась, чтобы больную устроили удобно и покойно в одной из отведенных для её приезда комнат и только тогда вышла к вечернему чаю.
В столовой уже сидели Зарудин и Кудрин. До позднего вечера проговорили они, передавая друг другу новости: Наталья Федоровна — петербургские, а остальные — московские, и на разные лады обсуждали случай с дочерью Хвостовой, Марьей Валерьяновной, и встречу с полковницей Хвостовой, которая, как продолжал уверять Николай Павлович, была не кто иная, как Екатерина Петровна Бахметьева.
— Ведь в эту несчастную женщину, в Марью Валерьяновну, был влюблен Василий Васильевич Хрущев, ещё до её рокового замужества, — заметила Наталья Федоровна, видимо, с целью переменить разговор, и передала присутствующим свое свидание с возвращенным с Кавказа и помилованным бывшим заговорщиком.
— Он служит теперь в военных поселениях…
— Тяжелая теперь там служба… Хуже, чем при графе, — вставил Кудрин. — Вот ругали, ругали человека, а отстранили, ещё хуже пошло…
Гости разошлись около полуночи.
IV
Полковница Хвостова
Прошедшие четыре года внесли много перемен в дом Ольги Николаевны Хвостовой.
Радость, говорят, молодит, и это всецело оправдалось на старушке Хвостовой. Приезд сына, которого она в течение двух лет считала мертвым, положительно влил в её скорбную душу живительный бальзам, вдохнул в неё прежнюю силу и энергию.
По дому вновь стал раздаваться её властный распоряжающийся голос.
Она окружила своего воскресшего из мертвых сына нежными заботами и попечениями. Он, впрочем, и нуждался в этих заботах: двухлетнее заключение в крепости тяжело отразилось на без того и ранее далеко не крепком здоровье Петра Валерьяновича.
Первое время по приезде в Москву он чувствовал себя довольно бодрым, сделал визиты, выезжал в гости, в клуб, но эта бодрость была, увы, непродолжительной. Это мнимое здоровье поддерживалось исключительно возбужденной нервной системой в первое время по освобождении из тягостного и, главным образом, совершенно безвинного — так, по крайней мере, думал сам Хвостов — заключения.
Вскоре разбитый этим заключением организм не выдержал — Петр Валерьянович стал прихварывать, сперва на короткое время, а затем нездоровье становилось продолжительнее.
Прошел год. Однажды, возвратившись с одной из зимних загородных прогулок, совершенной в большом обществе, Петр Валерьянович, видимо, не поберегся дорогой, простудился и слег в постель.
Призванные врачи определили начало тифозной горячки. Ольга Николаевна была в отчаянии и просиживала дни и ночи у постели больного сына. Её сменяла Зоя Никитишна, также усердно, с нежною заботливостью исполнявшая роль сиделки.
Когда кризис миновал и консилиум врачей решил, что опасность прошла и больной, хотя медленно, но начнет поправляться, Белоглазова даже убедила Хвостову пожалеть себя и предоставить ей одной уход за дорогим выздоравливающим.
— Я моложе вас и крепче! — говорила Зоя Никитишна. — Посмотрите, на кого вы стали похожи; в эти шесть недель вы исхудали до неузнаваемости, и еле ходите. Отдохните, если не для себя, так для вашего сына, которому неприятно будет, что его болезнь так страшно отразилась на вашем здоровье.
Ольга Николаевна, действительно, была страшно слаба и послушалась рассудительного совета Зои.