Больная не отвечала.
Семен Павлович положил ей руку на голову.
— Жар! Жажда есть?.. Дайте руку…
Татьяна Борисовна высвободила правую руку из-под одеяла и молча подала её доктору.
Тот стал слушать пульс, глядя на вынутые часы.
Он не заметил искрящихся зеленым огнем глаз молодой девушки, неподвижно устремленных на него.
— Жар, сильный жар… — повторил как бы про себя Орлицкий. — ещё где чувствуете боль?
— Здесь! — указала, освободив левую руку, на грудь Татьяна Борисовна.
Семен Павлович бесстрастно откинув одеяло, наклонился к груди молодой девушки, чтобы выслушать её.
Вдруг больная обхватила его за шею горячими руками стала покрывать его лицо, глаза, губы страстными поцелуями.
Ошеломленный неожиданностью, Орлицкий с силой отшатнулся от постели, но руки Татьяны Борисовны точно окостенели и она всем туловищем повисла на шее Орлицкого, продолжая целовать его с бешеной страстью.
Слабый полусвет лампады освещал её огнем пылавшее лицо с блестящими, уже совершенно зелеными глазами, её колыхавшуюся страстью роскошную грудь.
В глазах Семена Павловича вдруг сверкнул огонь ответной страсти… Руки против его воли обхватили талию молодой девушки.
Их губы слились во взаимном поцелуе…
Настя сладко вздремнула в соседней комнате. Её разбудил Орлицкий.
— Иди спать! Татьяне Борисовне лучше, — сказал он.
Голос его дрожал.
«И впрямь, он не истукан!» — ухмыляясь, думала она, провожая из-дому Семена Павловича.
XXIII
Отрезвление
Вернувшись к себе после совершенно неожиданного по своим последствиям визита к внезапно заболевшей Татьяне Борисовне, Семен Павлович Орлицкий без мысли, как подкошенный, упал, не раздеваясь, на диван в своем кабинете и заснул, как убитый.
Только на утро все происшедшее ночью живо восстало в его памяти, и холодный пот выступил на его лбу.
Сначала ему показалось, что это был страшный сон, но увы, он вскоре должен был отбросить это утешительное предположение — то, что совершилось, была ужасная действительность.
Он сделался любовником воспитанницы графа Аракчеева, восемнадцатилетней молодой девушки!
Семен Павлович стал припоминать подробности ночного приключения, и ужас его поступка ещё более усилился в его глазах.
«Она было просто в горячечном бреду, а я негодяй воспользовался этим её болезненным состоянием!» — думал он, и волосы его при этой мысли поднимались дыбом.
Он и не подозревал, что это свидание было заранее обдумано и устроено по плану одного из романов из графской библиотеки.
«Что делать теперь? Как вести себя?» — возникали в его голове вопросы, возникали и оставались без ответа.
Какая-то двойственность появилась в его мыслях. С одной стороны, голос рассудка говорил, что ему следует бежать из этого дома и более никогда не встречаться с жертвой его гнусного преступления, какою считал он Татьяну Борисовну, а с другой, голос страсти, более сильный, чем первый, нашептывал в его уши всю соблазнительную прелесть обладания молодой девушкой, рисовал картины её девственной красоты, силу и очарование её молодой страсти, и снова, как во вчерашнюю роковую ночь, кровь бросалась ему в голову, стучала в висках, и он снова почти терял сознание.
Никакие рассуждения не помогали — Семен Павлович понял, что, несмотря на его лета, его без вспышек настоящей страсти прошедшая молодость давала себя знать сохранившимися жизненными силами, которые, вопреки рассудку, деспотически подчиняли его себе. Он понял, что он весь во власти вспыхнувшей в нем поздней страсти к Татьяне Борисовне и от воли последней будет зависеть его дальнейшее поведение, даже его жизнь, пока пробужденная ею страсть не угомонится сама собою всеисцеляющим временем.
Тогда только наступит отрезвление, которое безуспешно призывать голосом рассудка.
«Будь что будет!» — решил он и отправился с обычным утренним визитом к графу.
Первая, кто встретила его, была Татьяна Борисовна. Она, видимо, поджидала его и поздоровалась без малейшего смущения. Он казался смущеннее, чем она, и с усилием заставил себя взглянуть ей в глаза. Эти глаза смеялись, и вся она дышала какой-то особой свежестью и ещё большей привлекательной красотой. Так, по крайней мере, показалось ему.
— Сегодня после обеда в зеркальной беседке, — успела шепнуть она ему.
Он кивнул головой, и в этой голове мелькнула последняя мысль о его бессилии перед этой девушкой, являющейся олицетворением прелести греха, — он почувствовал себя подхваченным быстрым течением и отдался ему, так как бороться у него не было сил.