Это могло бы составить многотомный, совершенно отдельный роман, построенный на идее самоотверженного долготерпения русской женщины.
Наталья Федоровна Аракчеева несколько минут стояла, как пригвожденная к месту. На неё даже на минуту напало раскаяние, что она пришла сюда, — так невыносимо тяжело было созерцание этой страдалицы, — но это было только на минуту. Мысли о том, что она, может быть, спасет эту несчастную и доставит её к её матери, наполнили душу графини тем радостным чувством, которое для доброго человека является лучшим вознаграждением за доброе дело, и она, мысленно укорив себя за мгновенную слабость, также мысленно возблагодарила Бога, что он привел её в этот дом одновременно с пребыванием в нем Марьи Валерьяновны.
Софья Сергеевна, между тем, тихо подошла к сидевшей, сняв лежавшими около подсвечника щипцами нагар со свечи.
— Вот вы теперь и можете ехать к мамаше, барыня одна приехала, добрая, да ласковая, берется вас доставить в Москву, знает вашу маменьку и ваших родственников…
Марья Валерьяновна повернула свое лицо к говорившей, но взгляд её совершенно безучастно скользнул по Софье Сергеевне, — она, видимо, ничего не слыхала, или не поняла, что та говорила ей, продолжая укачивать ребенка, напевая какие-то заунывные на самом деле, но выражению жены станционного смотрителя, выматывающие всю душу мотивы.
Софья Сергеевна повторила сказанную фразу и указала рукой на приблизившуюся к больной Наталью Федоровну.
Марья Валерьяновна, казалось, внимательнее вслушалась в сказанное ей, — в глазах её блеснуло сознание.
— К мамаше, да, к мамаше, поедем!
Она заторопилась и даже встала с дивана…
— Не сейчас, завтра, теперь уж скоро ночь… — сказала Наталья Федоровна. — Я вас довезу и хотя не знаю лично вашей мамаши, но много слышала о ней и о вас от моего знакомого Василия Васильевича Хрущева.
— Василия Васильевича… Хрущева… Basile… — как бы припомнила несчастная женщина и горько улыбнулась, покорно снова садясь на диван.
Сознание исчезло так же быстро, как возвратилось, и больная снова затянула свою заунывную песенку.
В голове Наталья Федоровны мелькнула мысль, которую она решила привести в исполнение.
Пробыв ещё несколько минут около Марьи Валерьяновны, совершенно как бы не замечавшей их присутствия, графиня шепнула Софье Сергеевне:
— Пойдемте, мне нужно с вами переговорить…
Обе женщины перешли в другую комнату, где на столе уже кипел самовар.
— Вот что я придумала, Софья Сергеевна, — начала графиня. — Надо заставить её заснуть покрепче и во время сна взять трупик и заменить его сшитой из тряпок куклой… тогда можно завтра её увезти, а трупик отвезет ваш муж в имение этого Зыбина и сдаст ему, сказав, что графиня Аракчеева повезла его сумасшедшую жену к матери, а трупик приказала ему похоронить… так пусть и скажет: графиня Аракчеева, этот титул и это имя ещё до сих пор страшны для негодяев…
— Слушаю-с, это все сделать можно, а вот как заставить её заснуть, не спит все ночи, я и сама подумывала украсть у ней трупик во время сна и наблюдала за ней… не спит.
— Со мной есть, сонные капли, я ведь сама часто страдаю бессонницей… Дайте ей их в чаю… выпить чаю уговорить её, я думаю, можно…
— Это можно, я ей дала утром сегодня прямо с ложечки, целую чашку выпила и кусочек булки съела, только сама ни до чего не дотрагивается, боится из рук ребенка выпустить…
— Так вот и теперь напоите её чайком, с этими капельками… Она устала от бессонных ночей и на неё они скоро подействуют…
Наталья Федоровна приказала подать себе саквояж и скоро разыскала в нем пузырек, из которого и накапала в налитую Софьей Сергеевной чашку чаю тридцать капель.
— Идите, милая, напоите её… — сказала графиня.
Жена смотрителя взяла чашку и отправилась в комнату, а Наталья Федоровна стала пить чай.
Минут через десять Софья Сергеевна вернулась с опорожненной чашкой.
— Ну, что? — спросила её Наталья Федоровна.
— Слава Богу, все выпила… Я ей и подушки на диване поправила, в случае если в самом деле подействуют капли-то ваши, чтобы удобнее ей лечь было… Только мне что-то не верится… не заснет…
— Если выпила, так заснет непременно… Эти капли отлично действуют… — заметила графиня.
Софья Сергеевна присела к самоварчику, пришел и Петр Петрович, по приглашению Натальи Федоровны тоже присевший к столу.
Все трое стали пить чай и рассказывать Наталье Федоровне о своем житье бытье.
— Не житье, а собачья травля, каждый норовит тебя обидеть, облаять, с кулаком так к морде и лезет, — жаловался смотритель на приезжающих.