— Вот и я так то хочу теперь, не бегать от нее, а обратяся тоже в змея, тоже…
— Да. И будет тоже… Тех из рая выгнали, а тебя из Петербурга выгонят. Брось, родной мой. Ей Богу, брось! — ласково произнес Квашнин. — Ведь это одно баловничество! Не поверю я, чтобы можно было человеку без ума влюбиться в какую ни на есть красавицу, когда он ее раза три издали видел и ни разу с ней не разговаривал. Когда и представлялся случай, так удирал от предмета своего, как ошпаренный кот из кухни. Все это Михаил Андреевич в романах твоих французских, что ты почитываешь, так расписано… А в жизни нашей, истинной человеческой, так не бывает. Вздыхать издали на возлюбленную мы уже не можем — как наши деды могли…
— Ну вот что, Квашнин. Ты ходок по любовным делам. Мастер? А? Правда…
— Полагаю, что не хуже вас всех, — несколько самодовольно отозвался офицер.
— Ты мастер… Учитель… Нас всегда обучаешь… так ведь? Ну вот что… задам я тебе загадку… Я всякий раз, что встречаю барона Нейдшильда с Евой, где бы то ни было — спасаюсь от них бегом, как очумелый какой… Я признаюсь в этом. И ты это видел сам. Видел еще недавно на балу в собрании. Так ведь? Правда?
— Да. Я же тебе это и заметил.
— Ну, а вместе с тем, братец мой, я всякий почти день видаю Еву и всякий раз подолгу с ней беседую… Оттого я в нее так и влюблен. Разреши эту загадку.
— Ничего не понимаю! Бегаю… видаю всякий день?..
— Повторить, что ли?
— Зачем повторять. Слова я понял. Но если ты видаешься с ней всякий день, отчего же ты всегда избегаешь их. Даже на Невский не идешь, когда тебя зовут гулять днем, во время катанья, боясь встречи… Ведь и это я заметил… Ничего не понимаю. Больно уже хитро. Что же, стало быть, ты тайком от ее отца видаешься с ней?..
— Нет и отца, барона, видаю всякий день, и ее.
— Ничего не понимаю… Понимаю только, что вы можете быть влюблены друг в друга, если видаетесь часто.
— Я в нее… Да… без памяти я люблю ее! — выговорил Шумский изменившимся голосом. — Но она меня… Она?!
— Ну… еще пуще…
— Ни капли… ни на волос не любит…
— Что-о? — протянул Квашнин.
Шумский не ответил ни слова, слегка отвернулся от приятеля и, схватив со стола брошенное перо, начал его грызть. Сильное волненье скользнуло по лицу его. Глаза сверкнули и померкли тотчас…
— В этом-то все и дело! — вымолвил, наконец, Шумский глухо. — Ну и давай мне…
Он запнулся и выговорил, как бы со злобой:
— Давай… дурману…
— Ну, нет, братец мой… В таком безумном и погибельном деле я тебе помогать не стану! — решительно произнес Квашнин, вставая. — Я тебя слишком люблю. Да я и не знаю, по правде сказать, где достать, у какой такой колдуньи, такое снадобье, чтобы опоить девицу… А потом еще скажу… Прости за откровенное слово… Я, в жизни случалось, одолевал свой предмет нахрапом, врасплох, чуть не силком. Но опаивать и в мертвом состоянии ее… Нет, прости, Михаил Андреевич. Это совсем мерзостно… Да и ты только так говоришь, а и сам на такое не пойдешь!
— У меня нет иного способа… Я ее люблю до страсти, до потери разума! — воскликнул Шумский. — А она на меня и смотреть не хочет… Она со мной охотно беседует и ласкова, любезна. Но чуть я единым словом промолвлюсь об моей к ней любви — она так и застынет, так ее и поведет всю или скорчит, будто ледяной водой окатили с головы… Что ж мне делать? Ну, рассуди…
Наступило молчание. Квашнин пожал плечами, вздохнул и двинулся…
— Куда же ты?
— Домой… три часа… Да и всех пора разогнать. Они рады у тебя до следующего дня сидеть… Будешь завтра на позорище?.. Ну, на этом представленьи новых немецких паяцев, что балаган поставили на Дворцовой площади?
— Нет, не буду…
— Отчего? Весь город собирается, билеты все уже с неделю разобраны! Да и у тебя билет взят…
— Не могу. И рад бы, да нельзя. Она с отцом там будет. Вчера сказывала, — отозвался Шумский задумчиво.
Квашнин развел широко руками и театрально наклонился перед товарищем…
— Ничего не понимаю… Видаешь обоих и отца и дочь, беседуешь… А когда где можно повстречать барона или красавицу, — бежишь, как от кредиторов…
— А дело, Петя, простое. Проще нет. После узнаешь. Ну, прости… И то пора спать. Скажи им там, что я уже в постели… Да… стой. Вот еще просьба… Возьми письмо, да завтра занеси в почтамт, тебе ведь мимо…
Квашнин взял конверт с письмом со стола и прочел адрес с именем Аракчеева.
— Тятеньке!.. Родителю? Небось денег просишь?
— А то что же?.. О чем мне, кроме денег, писать этому дураку…