— Да какое, к черту, лечение! Устал я стоять в этом Нижнем Новгороде на площади. Кругом киоски, тонары, лотки, грязь, ругань, торги идут от зари до зари, война с рэкетом, поборы чиновников. А тут я ни к селу ни к городу. Они и прозвание мне дали — «Мишка Бельмастый». Если забивают «стрелку», то так и говорят — побазарим у Бельмастого ровно в шесть. Надоело, знаете ли, опостылело все на свете. Сто восемь лет отстоял, всего повидал на своем веку, терпел мэром города Бориса Немцова, потом этого, как его, киндерсюрприза Кириенко. Воровали тогда, я бы сказал, умеренно, а сейчас распоясались вовсе, не отличишь блатных воров от политиков, а политиков от казнокрадов, хотя мне, прошу заметить, сверху видно все даже за каменными стенами. А вы куда держите путь, сударь?
— Да я и сам не знаю, — ответил смущенно Гоголь. — Думал было идти в Нежин, да, видать, утильщики не дадут достигнуть, очень уж во мне большой соблазн для них таится. Лучше б я гранитным был. Гранитным памятникам нынче жить куда проще. Что с них взять? Никому до тебя дела нет, если не подпадаешь под постановление бывшего президента Ельцина «О идеологической направленности памятников». Я до 1952 года на бывшем Арбатском, а ныне Гоголевском бульваре стоял. Не угодил Сталину как «думающий Гоголь», задвинули во двор, хотя к политике никогда не имел никакого отношения. И нынче иметь не хотел бы. Вон ведь выселил прощелыга Гавриил Попов с Лубянки Феликса Эдмундовича Дзержинского, а ведь какая глыбища была. Теперь красуется на месте свалки памятников на Крымском валу. Там и тридцать шесть Ильичей, там и Крупская, и три Карла Маркса, и семь Энгельсов, и два Щорса, а Павлик Морозов бронзовый работы скульптора Исаака Рабиновича пропал бесследно, хотя был на балансе у правительства Москвы. Пропали неизвестно куда все семнадцать товарищей Сталиных, пропал памятник скульптора Шадра «Ленин в гробу»…
— Это которого Шадра? — полюбопытствовал провинциал Михаил Юрьевич, не блиставший эрудицией и часто путавший гениального скульптора Ивана Петровича Витали с сыном плотника из города Шадринска Ивана Дмитриевича Иванова, взявшего себе псевдоним «Шадр» на европейский манер.
— А это того самого, голубчик, который наваял бюсты «Рабочий», «Крестьянка», «Красноармеец», «Сеятель»… Их изображения, если памятуете, были запечатлены на советских денежных знаках до 1961 года… Вы должны были слыхивать о его нашумевших скульптурах «Булыжник — оружие пролетариата» или «Рабочий сезонник», который стоит рядом с вашим московским собратом — Михаилом Юрьевичем гранитным — в Лермонтовском скверике, который уцелел от Лермонтовской площади. А ведь раньше в Москве был Лермонтовский проспект… Времена меняются, господин поручик, вчера ты был проспектом, а завтра, глядишь, именем твоим не назовут и закоулок. Вы ведь и при жизни стали жертвой политических интриг. Жаль, жаль, что свидеться нам не довелось, а ведь дом вашего батюшки на Малой Молчановке всего в двух шагах от усадьбы Аксакова на Большом Афанасьевском переулке, где я живал прежде. Да и последние четыре года я обретался неподалеку, в доме Талызиных, где сжег рукопись «Мертвых душ»…
— Неужели так-таки взяли и сожгли без оглядки на потомков?! — тоскливо вскричал поручик Лермонтов. — Я не знал, я не дожил, я был в ту пору уже давно убит на дуэли…
— Да помилуйте, зачем она им. Они и остальных моих сочинений сегодня не читают. Мы устарели, голубчик. Мы уже не «герои нашего времени», мы покрытые патиной герои прошедших времен. Впрочем, все, что я там накалякал, у меня сидит сиднем в голове, я ведь на досуге все мысленно перелицовываю и переписываю, женил вот надысь Чичикова на одной отставной генеральше и пустил его на поприще дипломатии, а он, подлец, возьми и развяжи с турком войну. Грозил втянуть весь Новый Свет вместе с Абрамом Линкольном. Я, брат, вовремя его остановил, перекинул лет на пятьдесят вперед, так он надумал учинить в России революцию, а допреж переловить и извести всех граждан по фамилии Ульянов.
— Да что Ульянов! Он пацан. Хоть грамоте умел… А надо бы переловить допреж всех, кто имел фамилию Ельцин и Чубайс. А заодно всех отпрысков Черномырдиных. А та-кож Абрамовичей и этих, как их…
— Лужковых?
— Да нет же… Выскочило из головы. Ну, которые приватизировали алюминиевые заводы.
— А, братьев Черных?
— Да нет же, — тер в досадной забывчивости бронзовый лоб Михаил Юрьевич.
— Знаю, знаю, кого вы имеете в виду. Дерипасок, — мелко, дробно хохотнул Гоголь. — Расчудеснейшая фамильица. Надо будет ввести какого-нибудь негодяйчика в сюжет «Ревизора» в новой редакции бронзового литья.