Что можно сказать про учения? Только то, что весь личный состав роты получил «высочайшее благоволение» и внеочередные воинские звания.
— Качай ротного и князя, — прокричал кто-то из бойцов после того, как Император оповестил всех о своём решении и ушёл во Дворец.
Скажу так — со скалы прыгать было не столько страшно, сколько летать, подбрасываемым десятками сильных рук. Я даже готов был в случае необходимости щитом воспользоваться, но всё обошлось. Нас с капитаном (а теперь уже майором) немного покидали и отпустили на землю.
Вечером того же дня я был в Захарово.
А утром стал отцом.
Девятое мая.
Для меня, рождённого в двадцатом веке, это и так знаменательная дата.
Теперь она стала вдвое памятнее — пусть и живу я по старому стилю.
Невольно встал вопрос — как назвать сына?
Ведь по традиции имя берут из церковного календаря, по дню рождения.
К счастью, напротив девятого мая стояло нормальное, крепкое мужское имя — Николай.
А что?
Николай Александрович — звучит.
Первый раз я взял сына на руки в тишине, нарушаемой лишь щебетанием птиц, доносившимся из-за окна, и тихим дыханием Кати, ещё не оправившейся после родов.
Он был таким маленьким. Тёплым. Хрупким.
И такой мощный крик — как будто весь мир должен был услышать, что он пришёл.
Я держал его в руках, и вдруг всё, что я строил — самолёты, заводы, сети связи — показалось второстепенным.
Вот это — настоящее.
Не Перлы. Не артефакты. А этот крошечный кулак, сжавший мой палец.
— Николай Александрович, — прошептал я.
— Николай… — повторила Катя, улыбаясь сквозь усталость. — Ты уверен?
— Абсолютно, — кивнул я, не отрывая взгляд от сына.
Крестили сына в конце мая, как я и обещал Кате в Храме Святого Николая на мысе Ай-Тодор в Крыму.
Храм стоял на высоком берегу.
Молочно-белый, с золотыми куполами, как будто вырос из тумана и света.
Внутри — пахло ладаном, воском и чем-то древним, чего не было в церквях столицы.
Собрались родственники с обеих сторон.
С моей — отец, мать, Лёва, Ольга, Павел Исаакович с Варварой Тихоновной и Пётр Исаакович с Екатериной Матвеевной. Бабушка была уже в Михайловском с Платоном и не смогла прилететь, но вместо неё Павел Исаакович привёз в Крым деда — Петра Абрамовича и его сына Вениамина.
С Катиной стороны прибыли тесть и тёща, Катина сестрёнка Наташа, тётки, двоюродные братья и сёстры.
В общем, народа набралось не мало.
Даже адмирал Грейг с некоторыми своим штабными офицерами почтили за честь присутствовать на крестинах нашего с Катей сына и прилетели на самолёте Главнокомандующего Черноморским флотом. Ну и Пущина с собой прихватили по моей просьбе. Впрочем, Иван и без Алексея Самуиловича добрался бы до моей дачи. Приятель лёгок на подъём — ему только свистни, и он примчится.
И, конечно, сам Император Николай I.
Он прибыл на гидроплане, сопровождаемый лишь адъютантом и двумя телохранителями.
Когда он сделал первые шаги по пирсу, все затихли, а выстроившаяся в полном составе Крымская рота замерла по стойке «Смирно».
Но Николай Павлович шёл не как государь.
Он шёл как крёстный отец.
— Ну что, Александр Сергеевич, — сказал он, пожимая мне руку, — принёс крестить наследника?
— Принёс, Ваше Императорское Величество.
— Не «Ваше», — поправил он тихо. — Сегодня — просто Николай.
— Тогда — спасибо, что пришли.
— А я бы и не думал пропустить. Ты подарил мне первый полёт. Теперь я дам твоему сыну имя в вере.
Крёстной матерью стала Татьяна Васильевна Голицына — мать Катерины.
Когда я сказал об этом жене, она сначала замерла, потом прижала руку к груди.
— Маменька?
— Да.
— Но ты же не спрашивал…
— Я не стал. Я знал, что она согласится. Не потому, что я ей нравлюсь. А потому, что ты — её дочь. И этот ребёнок — её внук. А для неё семья — выше всего. В конце концов, моя бабушка является восприемницей моего брата Платона. Что в этом такого?
Катя молча обняла меня. Без слов.
Перед самой церемонией я заметил, как Татьяна Васильевна подошла к Кате.
Они стояли у колонны, в полутени, и говорили тихо, как подруги.
— Ты счастлива? — спросила она.
— Да, маменька.
— А он? — она кивнула в мою сторону.
— Он — мой муж. И я знаю — он будет замечательным отцом.
— Хорошо, — сказала Татьяна Васильевна. — Я не понимаю его дел, его артефактов, этого летающего дома. Но я вижу, как ты смотришь на него. И как он смотрит на тебя. Этого достаточно.
Катя чуть смутилась, но крепко взяла мать за руку.