Я уселся на диван, а папа, расположившись за столом, достал из тумбы хрустальный графин с янтарной жидкостью внутри и кивнул на два бокала, стоявших на столе:
— Будешь?
Судя по цвету, в графине был кальвадос, который мы в этом году выгнали у деда на винокурне.
Стоит отметить, что в прошлом году урожай яблок был так себе, а вот нынешней осенью их просто некуда было девать, как и в первый год моего появления в этом мире. Нетрудно догадаться, что мы с дедом снова нагнали кальвадоса.
А почему бы и нет⁈ Затрат минимум, да и те в основном на дрова, а на выходе изумительный на вкус напиток, который у деда с удовольствием закупает царский двор.
Естественно, и мне кое-что перепало. Так. Самую малость на хозяйственные нужды… Литров двести. Ну а я само собой поделился с отцом и тестем.
— Накапай мне четыреста капель*, — согласился я с отцом, и озвучил дозу Громозеки из мультфильма «Тайна третей планеты».
— Это сколько? — изумлённо посмотрел на меня папа, держа в руке графин.
— Я пошутил. Полшкалика** вполне хватит.
Хотел было добавить, что для запаха мне достаточно, а дури и своей хватает. Но решил больше не издеваться над отцом.
* Принято считать, что 10 миллилитров = 200 капель.
* Полшкалика = 0,03 литра.
— Что в Зимнем слышно? — начал разговор папа, после того как я взял бокал и вновь уселся на диван. — Как ты и предрекал — Император готовится отменить крепостное право?
— Судя по всему, так оно и есть, — пригубил я кальвадос из бокала. — А что тебя смущает? Всё к этому шло.
Он помолчал, разглядывая обои на стенах. Потом провёл рукой по лицу, будто снимая усталость.
— Не то, чтобы смущает… но задумываюсь. Продали Болдино. Дворянское имение. Наследие отца. А теперь — акции. Цифры на бумаге. Признаюсь, Александр, порой мне кажется, что я поступил… не по-дворянски. Что-то нарушил. Как будто честью своей расплатился за дивиденды.
Я поставил бокал.
— Папа, а что такое честь для дворянина?
— Ты знаешь, что, — хмыкнул он. — Верность присяге. Служба Отечеству. Достоинство. Независимость.
— А если служба Отечеству теперь — это не только казарма или канцелярия? — спросил я. — Если государство строит заводы и фабрики, развивает промышленность, выводит страну из отсталости — разве участие в этом не служба? Ты же прекрасно знаешь, что вложил деньги в акции моих предприятий. Приоткрою тебе тайну — в каждом из них участвует царский двор. Хочешь сказать семья Романовых прилипалы и спекулянты?
Отец молча повертел бокал в руках.
— Ты говоришь, что с моей подачи продал имение, — продолжил я. — А я спрашиваю: кто там жил? Крестьяне. Кто их кормил? Земля. А кто заботился об их судьбе? Управляющий, который врал в отчётности, пока ты читал стихи на французском. Ты не бросил их, папа. Ты не стал ждать, пока система рухнет под тобой, оставив тебя без средств и чести. Извини за беспардонность, но в вашем с дядей Василием случае так он и было бы. Вы служили Отечеству, но оно не научило вас, как должным образом управлять хозяйством. Вы не смогли при крепости чего-либо достичь, а при новых правилах ваша жизнь и вовсе развалилась бы, как карточный домик. Так что деньги — те самые, что когда-то были связаны с крепостными — ты вложил в дело, которое строит самолёты, делает удобрения, даёт работу тысячам. И эти дивиденды — не плата за предательство чести. Это — вознаграждение за её переосмысление.
Он поднял на меня глаза.
— А ведь ты прав… — тихо сказал он. — Я до последнего считал, что быть дворянином — значит владеть землёй. А, оказывается, быть дворянином — значит понимать время. И не цепляться за прошлое, когда будущее требует действий.
— Вот именно, — кивнул я. — Честь не в том, чтобы стоять неподвижно. Честь — в том, чтобы не предать Отечество, когда оно меняется. А мы с тобой — не вышли из игры. Мы просто начали играть по-новому.
Отец допил кальвадос, улыбнулся — впервые за вечер без тени сомнения.
— Значит, могу считать себя не только дворянином, но и акционером?
— Безусловно, — усмехнулся я. — Убедишься в этом, когда на следующий год получишь дивиденды на порядок больше, чем платили тебе оброк в Болдино. Только не вздумай акции продавать. Это я тебе говорю, поскольку уверен, что они в цене изрядно прибавят и соблазн будет велик.
Папа рассмеялся — громко, по-настоящему.
— Ну что ж… — произнёс он, поднимая пустой бокал. — За новую честь.
— За Отечество, — отсалютовал я своим бокалом. — И за тех, кто его строит — не словами, а делом.